Книга Братья Берджесс - Элизабет Страут

Боб доехал до маленького продуктового магазина, купил пачку замороженных моллюсков и повез их к Сьюзан.

Абдикарим Ахмед шагал не по тротуару, а прямо по проезжей части улицы, чтобы держаться подальше от подворотен, где кто-нибудь мог притаиться в темноте. Лампочка над дверью квартиры в доме племянницы опять перегорела. Под детские возгласы «Дядя!» Абдикарим направился по коридору к своей комнате, где на стенах висели персидские ковры. Хавейя повесила их, когда он только вселился сюда, много месяцев назад. Тканые узоры поплыли перед глазами, – Абдикарим сжал пальцами виски. Мало того, что человек, которого сегодня арестовали, был в их поселении никому не известен. (Вообще-то все предполагали, что это сделал один из местных. Из тех молодчиков с мощными руками в наколках, что пьют пиво с утра на крыльце и ездят в ревущих фургонах с наклейками на бампере: «Белые – сила! Остальные – проваливайте!») Мало того, что этот Зак Олсон жил в приличном доме с матерью и работал, и мать его тоже работала. Больше всего Абдикарима пугало другое. То, от чего у него сосало под ложечкой, и голова сжималась от боли. То, что произошло тогда вечером. Двое полицейских приехали вскоре после звонка имама и стояли в мечети – в темных униформах, с пистолетами в портупеях – стояли, глядели на свиную голову и усмехались. Потом сказали: «Ну ладно, ребята». Заполнили бумаги, расспросили свидетелей. Приняли серьезный вид. Сфотографировали место преступления. Не все заметили их усмешки. Но Абдикарим стоял совсем близко, в холодном поту под молитвенными одеждами. Сегодня старейшины попросили его описать увиденное раввину Голдману, и он изобразил все в лицах – улыбочки этих людей, то, как они, переглядываясь, говорили по рации, их негромкие смешки. Раввин Голдман скорбно качал головой.

В дверях появилась Хавейя, утирая нос.

– Ты голоден? – спросила она.

Абдикарим ответил, что поел в доме Ифо Нура.

– Что-то еще случилось? – тихо спросила Хавейя.

К ней подбежали дети, и она длинными пальцами погладила сына по голове.

– Нет. Ничего нового.

Хавейя кивнула, качнув серьгами, и увела детей назад в гостиную. Она почти целыми днями не выпускала их из дома, заставляла сидеть и снова повторять, кем были их предки – прадед, прапрадед и так далее, в глубину веков. Американцы мало интересовались собственными прародителями, но в Сомали любой мог перечислить своих предков. И все же держать детей взаперти было очень трудно. Кому понравится так много дней не видеть неба. Но когда пришел домой Омад – он работал переводчиком в больнице, – то сказал, что пойдет с ними в парк. Омад и Хавейя приехали в эту страну раньше остальных и стали уже не так пугливы. Им пришлось пожить в очень нехороших районах Атланты, где наркоманы грабили людей в собственных домах. По сравнению с теми местами Ширли-Фоллс – прекрасный и спокойный город. Так что сегодня ее дети носились за опавшими листьями под почти голубым небом, а Хавейя любовалась на них, утомленная постом и прозрачным осенним воздухом, от которого – она сама не понимала почему – у нее вдруг потек нос и зачесались глаза.

Прибравшись на кухне и вымыв пол, Хавейя снова зашла к Абдикариму. Она относилась к нему с большим теплом и сочувствием. Бедняга приехал в Ширли-Фоллс год назад и обнаружил, что его жена Аша, которую он отправил сюда ранее вместе с детьми, жить с ним больше не желает. Она забрала детей и отправилась в Миннеаполис. Стыд какой! Абдикарим считал, что всему виной Америка. Это здесь Аша научилась такой упрямой независимости. Но Хавейя думала иначе: Аша, на много лет младше Абдикарима, всегда отличалась своеволием, некоторые люди такими рождаются. В довершение всех бед, Аша была матерью единственного выжившего сына Абдикарима. От других жен остались только дочери. Абдикарим, как и многие, пережил много потерь.

Теперь он сидел на кровати, вдавливая кулаки в матрас. Хавейя прислонилась к дверному косяку.

– Сегодня вечером звонила Маргарет Эставер. Говорит, волноваться не о чем.

– Знаю, знаю… – Абдикарим отмахнулся. – Она считает, что он виил ваал, дурачок.

– Аянна не хочет пускать детей в школу в понедельник, – шепотом сообщила Хавейя и чихнула. – Омад сказал ей, что им там ничего не угрожает, а она говорит, их там бьют и пинают, стоит учителю отвернуться.

Абдикарим кивнул. В доме Ифо Нура сегодня обсуждали происходящее в школе. Учителя обещали строже следить за детьми после инцидента со свиной головой.

– Все обещают быть внимательней, – произнес он, вставая. – Спите спокойно. И сделай что-нибудь с лампочкой над дверью.

– Завтра куплю новую в «Уолмарте». – Хавейя лукаво улыбнулась. – Будем надеяться, виил ваал там больше не работает.

И она ушла, покачивая серьгами.

Абдикарим потер лоб. В доме Ифо Нура раввин Голдман сидел со старейшинами и просил их проявить истинное миролюбие ислама. Это было оскорбительно. Разумеется, они проявят миролюбие! Раввин Голдман заверил, что многие горожане поддерживают право сомалийцев жить здесь и, чтобы показать это, готовы устроить демонстрацию после окончания Рамадана. Старейшины не хотели никаких демонстраций. Ни к чему собирать людей в толпу. Но добродушный раввин Голдман сказал, что это будет полезно городу. Полезно городу! Каждое слово как удар палкой: это не ваше поселение, не ваш город, не ваша страна.

Абдикарим стоял у кровати и в гневе тер глаза. Где были американские раввины Голдманы, когда его старшая дочь и четверо внуков вышли из самолета в аэропорту Нэшвила? Никто не встречал ее, а бегущая лестница под названием «эскалатор» так напугала детей, что они могли лишь стоять и смотреть, а люди толкали их, смеялись и показывали пальцами. Где были американские раввины Голдманы, когда сосед принес Аамууну пылесос, но Аамуун не понял, что это, и никогда им не пользовался, а сосед стал говорить всем в городе, что сомалийцы неблагодарные? Где были раввины Голдманы и унитарианские священницы, когда маленькая Калила в закусочной «Бургер Кинг» приняла кран, разливающий кетчуп, за рукомойник? Увидев, что Калила перепачкала все вокруг, мать отвесила ей оплеуху, и к ним подошла женщина и заявила, что в Америке не принято бить детей. Где тогда был раввин? Где ему понять, каково это?

Абдикарим тяжело осел на матрас. Где уж понять это раввину, который вернулся в свой безопасный дом к волнующейся жене? Абдикарима снова накрыл стыд при мысли о том, как он положил в рот кусок хлеба и втайне ощутил животный восторг от его вкуса. В лагерях он постоянно жил с чувством голода. Голод был ему как жена, он сопровождал его повсюду – непрекращающееся, изматывающее желание. И теперь, в Америке, для Абдикарима было изощренной пыткой ловить себя на том, что он по-прежнему испытывает звериную тягу к еде. Так унизительно… Потребность есть, испражняться, спать – все эти естественные потребности для Абдикарима давно утратили роскошь естественности.

Водя пальцем по узорному покрывалу, он бормотал «истахфур-алла» — «Я ищу прощения». Наверняка причиной кровопролитий на родине стало то, что его народ не следовал истинному пути ислама. Закрыв глаза, он произнес последнее на сегодня «аль хамду лилля», благодарность Аллаху. Все добро исходило от Аллаха, зло же – от людей, позволивших семенам порока прорасти в своих сердцах. Но почему зло разрасталось беспрепятственно, как злокачественная опухоль? Этот вопрос то и дело вставал перед Абдикаримом. И ответа на этот вопрос он не знал.