Книга Девять месяцев из жизни - Риза Грин

Когда она произносит слово «Принстон», я чуть не плююсь минералкой обратно в стакан. Трудно придумать персонаж менее подходящий для Принстона, чем Тик Гарднер. Даже если свершится чудо, и разверзнется ад, и она туда поступит, она будет себя там чувствовать отвратительно. Одним словом, никаких шансов. Но потом я вспоминаю, что сижу в доме за десять миллионов, и следом вплывает мысль: а не думали ли они о пожертвованиях на строительство нового здания? Желательно, не маленького...

– Э-э-э, – говорю я, стараясь, чтобы это прозвучало тактично. – Принстон и Колумбия – это достаточно серьезная заявка, даже если ваша дочь повысит результаты CAT. В этих школах показатели тринадцать или четырнадцать считаются средними. – Я делаю паузу, давая ей возможность встрять в любой момент. Не хочет. Ладно. – У вас есть там какие-нибудь связи, или, возможно, вы, э-э-э, думали о пожертвовании? Потому что это могло бы помочь.

В ответ я получаю стальной взгляд.

– Я надеялась, что нам не придется делать это с помощью денег. Я бы хотела, чтобы Тик сама все сделала, чтобы не было ощущения, будто мы ей покупаем образование.

Интересно. У барыни есть нравственные устои. Или она просто дешевка. Так или иначе, надо немного подать назад.

– Я не имела в виду, что это обязательно. Здесь я с вами совершенно согласна. Просто дело в том, что вы выбрали две самые сложные для поступления школы, и даже несмотря на то, что Тик умная девочка, ее результаты не дотягивают даже до средних...

Она меня прерывает:

– В девятом и десятом классах у нее были только «А» и «В»[10]. Только в этот последний год оценки стали хуже. И «С» по химии – тоже не ее вина. У нее был ужасный учитель, он просто ненавидел ее.

Ой, как я люблю родителей деток из частных школ – всегда у них во всем виноват учитель. Думаю, пора запускать программу «в-посланника-не-стреляют».

– Послушайте, Черил. Будь моя воля, каждый ребенок учился бы в той школе, которую выбрал. Но, как вы понимаете, не я это решаю. Все, что я могу, – это рассказать вам, что требуется для поступления. Если речь идет о Принстоне и Колумбии, ей надо закончить не просто на твердые «А», а с отличием и по расширенному курсу, и даже тогда ее шансы будут один к пяти. Я не говорю, что ей не стоит пробовать, но если смотреть на вещи трезво, ее шансы невелики, и вам стоит подумать о какой-нибудь школе, не входящей в «Лигу плюща»[11].

У Черил такой вид, будто я ей только что сообщила, что «Нейман Маркус»[12]закрывается навсегда. Она просто раздавлена. Обычно я ненавижу эту часть своей работы, однако приходится признать, что есть в этом какое-то извращенное удовольствие – приятно чувствовать себя одним из немногих людей на свете, когда-либо говоривших этой женщине, что она не может поиметь все, что захочет. Она механически кивает головой, и нижняя губа у нее трясется. О боже. Она что, собирается слезу пустить?

– Стефан будет очень недоволен, – всхлипывает она. – Я даже не знаю, как я ему скажу.

Я молчу. Если она думает, что это буду делать я, пусть приглашает на бранч другого консультанта по поступлению. Я прочищаю горло и пробую подойти с другой стороны.

– Вы когда-нибудь спрашивали Тик, что она сама хочет? Потому что, честно говоря, я не вижу в ней никакой заинтересованности в этих школах. Понимаете, если вы хотите, чтобы она приняла мотивированное решение, надо, чтобы она действительно хотела туда поступить.

Жалкая лампочка, еле теплившаяся в ее голове, начинает ослепительно сиять. Она вся светится.

– Знаете, вы абсолютно правы. Я ведь могу сказать Стефану, что она просто не хочет туда поступать, и ему совсем не обязательно знать, что ей туда не попасть.

Вот и славненько, думаю я. Потому что вся эта возня с поступлением деточки в колледж разводится только ради Стефана. Она еще удивляется, что ребенок ее ненавидит.

– Вот поэтому, – говорит она, – мне так хотелось, чтобы вы пришли. Вам, возможно, удастся разобраться в том, чего она хочет, и начать работать в этом направлении.

Я понимаю, что мне срочно надо пописать, спрашиваю ее, где здесь ванная комната, и она направляет меня по длинному мраморному коридору. Ванная оказывается размером с хороший гостиничный номер. Все из черного мрамора и выглядит так, будто они здесь заперли на пару недель мастера по вырезанию монограмм. ЧГС значится везде, самыми извращенными шрифтами. Полотенца, брусочки мыла, крышка стульчака, ящик для мусора, даже пол посреди комнаты выложен плитками с хозяйскими инициалами. Наверное, предполагается, что, если гость на пять минут оставит их общество, он может забыть, в чьем доме находится. Типа, писаешь и думаешь: Ой, где это я? Ааа, все в порядке, я у Черил и Стефана Гарднер. Слава богу, они сделали эту монограмму на полу!

Я присаживаюсь пописать и использую возможность прощупать свои соски: не появилась ли в них повышенная чувствительность. У меня в отличие от многих женщин грудь во время месячных не болит, так что я не совсем понимаю, что за ощущения надо выискивать. Не обнаружив никаких изменений, я вдруг с ужасом понимаю, что разочарована. Интересно, думаю я. Получается, что я все-таки хочу быть беременной? Когда это я успела? Я начинаю подозревать Эндрю в использовании спецтехнологий по промывке мозгов типа «как-хорошо-быть-мамой». Включает, наверное, засранец, пока я сплю.

Вымыв руки, я поворачиваюсь к зеркалу боком и задираю блузку. Живот идеально плоский. Просто поразительно, насколько меньше меня раздувает, когда я не ем углеводы. Я делаю глубокий вдох, потом выдыхаю и выпячиваю его насколько могу. И тут же втягиваю обратно. Нетушки. Не хочу я быть беременной.

Когда я появляюсь из ванной, Черил уже ждет меня на другом конце коридора и делает знаки, чтобы я шла за ней наверх. Поднимаясь по лестнице, я постепенно начинаю слышать жутковатые звуки панк-рока, которые усиливаются с каждым моим шагом. Когда мы оказываемся у двери Тик, Черил приходится кричать, чтобы я слышала.

Как она может слушать этот кошмар? Эти звуки напомнили мне, как я ходила на концерт памяти группы «Def Leppard»: солист там явно обожрался кислоты и вопил как резаный, что он-то и есть настоящий Король Ящеров. Впрочем, я еще в школу тогда ходила, и на дворе были восьмидесятые. А эта музыка просто чудовищна. Слух девка себе точно испортит.

Внезапно я понимаю, что мой внутренний голос говорит то же самое, что говорила мне моя мама, и мне становится страшно. Интересно, смогу ли я вычислить, в какой момент между двадцатью и тридцатью я превратилась в Беа Артур из «Золотых Девочек»?