Книга Во имя любви к воину - Доминик де Сэн Перн

Позже мы остановились у берега реки. Девочки дышали полной грудью чистым воздухом, так непохожим на кабульский. Они начали играть, брызгая друг на друга водой и заливаясь смехом. В течение нескольких минут я наблюдала за озорными девчонками, которыми они не имели права быть в течение такого долгого времени. Еще в Кабуле я купила для них длинные пальто и шерстяные перчатки, чтобы им было тепло работать. Был конец ноября.

Прибыв в Бамиан, мы лишились дара речи. Самая красивая в мире долина раскинулась на необъятных просторах между отвесных скал, пурпурных и охряных; цвета переливались на солнце. Это было потрясающее место первозданной чистоты, благословенное небом. Я поняла, почему буддисты выбрали его когда-то для возведения королевского города, окруженного храмами. Дальше к северу привлекали внимание две одинаковые высокие впадины в горах — там в течение пятнадцати веков возвышались высеченные из камня статуи Будды. Полтора года назад их взорвали талибы.

На той стороне нас ждали в маленьком домике миссии ООН. Мы вынесли из машины сумки, спальные мешки, покрывала и поплелись в свои комнаты, где мгновенно отключились со счастливой улыбкой на губах.

Поднявшись утром на террасу, я снова посмотрела на скалы. Мне казалось, что я вижу фильм с оптическим эффектом. Изумительная панорама, такое чистое небо… Перед моими глазами предстало чудо природы.

Вскоре мы ехали по долине. Некогда благополучная и спокойная, сегодня она стала прибежищем для хазарейцев, потомков монгольских кочевников — круглолицых, узкоглазых, с плоскими носами. Хазарейцы находятся на нижней ступени социальной лестницы. Они выполняют самую тяжелую работу, их ни во что не ставят. Испокон веков их жизнь — череда гонений и угнетения.

Мы искали место для съемок. Вдруг перед нашими глазами возникла невероятная картина. Я попросила Аскара остановить машину. Я не верила своим глазам. Вся скала была усеяна пещерами. Жилыми. Женщины и дети пробирались по ним, наподобие мелких животных. Однажды я уже видела эти пещеры. Как и поля, засаженные овощами, в Панджшире, и палатки беженцев в Роджа-Бауддине, эти картинки всплывали из моей памяти. То, что я видела семь лет назад, материализовалось. Тогда мне казалось, что у меня не все в порядке с головой. Но это было не так. Этот странный феномен, его повторение открывали мне двери в другой, иррациональный мир. Был ли он проявлением бессознательного? Или, может, судьбой? У меня не было времени размышлять об этом дольше — женские фигуры в чадрах выходили из своих убежищ и приближались к нам.

Силуэты остановились, рассматривая нас издалека. Шаиста крикнула им что-то на дари, наверняка что-то дружеское, поскольку женщины двинулись к нам более уверенно. Одна из них шла во главе группы с решительным видом. Интуиция привела ее ко мне, она взяла меня за руку и произнесла: «Манда на Баши». Я ответила: «Зенда Баши»[12]. Женщину звали Зейнаб. Ее лицо, изрезанное глубокими морщинами, казалось, не имело возраста. Я взглянула на ее руки. Они были покрыты глубокими красными трещинами. Здесь у них не было ничего — ни дома, ни земли, ни скота, ни даже дров, чтобы согреть воду. Не говоря уже о еде. Зейнаб в отчаянии вскинула руки к небу: «Мы забыли вкус и запах мяса!» Вдалеке дети, сидящие на корточках, казалось, были увлечены игрой. То была иллюзия. Они собирали соломинки, веточки — ничтожное топливо для почти пустой печи. В регионе становилось все холоднее, скоро выпадет снег.

Шаиста решила поговорить с пожилой женщиной. Я доверила съемку Джамиле. Она покраснела. Джамиля, которой часто ставили в вину ее апломб, стушевалась, как маленькая девочка: «У меня не получится. Эти люди не знают меня и ни за что не согласятся говорить со мной…» Я вспомнила страх перед своим первым интервью — он у всех одинаковый. Я взяла ее за плечи: «У тебя получится. Ты докажешь всем, что можешь заниматься этой профессией. О'кей?» Она неубедительно кивнула.

Мы поднялись к пещере, расположенной на приличной высоте. Несмотря на возраст, хазарейка взбиралась, словно проворная козочка. Что касается меня, недостаток спортивной подготовки был налицо, но все же я благополучно добралась до «королевства» Зейнаб. Крошечное, оно состояло из голых каменных стен, глиняного пола и нескольких соломенных лежанок. В старенькой печке тлели угольки. Зейнаб села возле нее, готовая отвечать на наши вопросы. Через несколько минут маленькое помещение наполнилось любопытными соседями. Я собрала их всех у входа и, приложив палец к губам, попросила о тишине. Увлеченная процессом съемки, Джамиля была напряжена и внимательна. Зейнаб рассказывала нам историю своей жизни и жизни ее соплеменников. Я ничего не понимала, ни единого слова, но эмоции, которые возникали от этой монотонной речи, были очень яркими.

В конце гражданской войны, в 1996 году, ее племя ушло в Иран, где получило убежище. В течение всего этого времени хазарейцы не мечтали ни о чем другом, кроме как снова вернуться в Афганистан. Что и произошло. Но, как только они стали обосновываться в стране, пришли талибы. Они забирали нехитрое имущество, убивали мужчин, поджигали дома.

— Они потеряли своих отцов. Кто им поможет? Кто накормит? Оденет? Здесь сотни женщин, оставшихся без мужей. Только у одного из семи детей есть родители! Что с ними станет?

Она хотела помочь им всем, никого не обделяя. Но что она может в своем нищенском положении?

— Талибы убивали и их матерей. Они отрезали женщинам груди. Все наши дома были разрушены бульдозерами — с женщинами и детьми внутри…

Зейнаб видела чудовищные вещи. Без эмоций и слез она пыталась донести до нас то, что ей пришлось пережить.

— Поезжайте в Якоуланг… Там были убиты от семисот до восьмисот человек. Если вы называете себя журналистами, ваш долг увидеть эти испепеленные места.

Зейнаб замолчала, погрузившись в свои страшные воспоминания. Потом снова обратилась к нам. На этот раз ее голос гремел:

— Скажите мне, как появились талибы? Их послал Бог? Они стали бедствием. Аль-Каида ничего не сделала для того, чтобы оставить свой след в истории человечества. На них черная метка. Бог свидетель, мы не хотим их больше в Афганистане!

Она отвернулась, вытерла влажные глаза кончиком платка. Я обернулась: женщины-хазарейки опустили головы. Джамиля, склонившись над камерой, плакала. Боль Зейнаб стала и ее болью. Она не задумывалась о существовании таких страданий и таких зверств. Потом взяла себя в руки и снова схватилась за камеру. На этот раз она снимала ужасающую реальность с широко открытыми глазами — глазами, которые видели боль и стали такими же чувствительными, как и кончики пальцев, в которых бился пульс.

Когда мы стали собираться, Зейнаб подошла к ней:

— Ты — женщина, ты можешь понять нас. Девочка моя, пообещай, что покажешь эти кадры, пообещай, что их увидят люди во всем мире.

Джамиля пообещала. Это был ее долг журналиста.

Глава 5

Розы Джелалабада

Кадры из Бамиана вдохновили Флорана Мелизи на создание нового проекта. Он хотел, чтобы мы снимали короткометражные фильмы, в которых наши стажеры встречались бы с другими женщинами по всему Афганистану. Женщины из горных сел рассказывали бы городским жительницам о реалиях их жизни. Этот обширный проект должен был превратиться в фильм для спонсоров нашей организации.