Книга Какого цвета ночь? - Светлана Успенская

Потом, ощутив прелесть безнаказанности и неподотчетности, Чипанов стал втихую гнать левую водку, неучтенную продукцию. По бумагам выходил спиртовой заводик с одной мощностью, с которой небольшие налоги отстегивались государству, а на деле — в десять раз большей, с которой государство не имело ничего, но зато соответствующие криминальные структуры получали неплохой навар.

И вот наконец-то к закату жизненного пути к Виталию Васильевичу пришло то чувство уверенности в собственных силах и собственном благосостоянии, которого он ждал не один год. Уже меньшие суммы он вкладывал в производство, позволяя себе небольшую прихоть или баловство, например вишневый «Шевроле-Блейзер-Т15», напоминающий своей мощью армейский грузовик или ракетный тягач, с бронированными дверями и пуленепробиваемыми стеклами, баком на сто двадцать литров, или молодую жену, наконец…

Теперь, обретя немалый капитал, он с уверенностью смотрел в будущее. Будущего он не боялся…

Психушка — маленькая модель большого государства. В ней есть номенклатура (руководители-врачи), карательные органы — санитары, обслуга — сторожа и нянечки, и, наконец, рядовые граждане, народ — больные. Народ психушечный, как весь остальной народ, очень разный. От века он разделен на категории, как охлажденные куры в магазине. Самые худые и синие мало интересуют медицинских богов. Они лечатся в основном амбулаторно по месту жительства и только в периоды обострений попадают на обследование в больницу. Пациенты второй категории примерно соответствуют клювастым монстрам с длинной, покрытой пупырышками кожистой шеей и задорно торчащим копчиком. Эти пациенты не так безобидны, как первые. Они лечатся в стационаре общего типа. Там либеральный режим, димедрол на ночь, ласковые медсестры колют витаминчики и алоэ для повышения мозгового тонуса. Там можно получать передачи хоть каждый день, там на праздники отпускают на побывку к родным, там относятся к человеку почти как к человеку. Почти!

Пациенты третьей категории соответствуют тем безногим, безголовым тушкам, которые, грея под мышками худенькие крылья, синея от холода, ждут своего часа на прилавке, чтобы после двух часов томления под еле вздрагивающей пленкой жира в кастрюле быть поданными на пару с лапшой в бульоне, — это куры суповые. Пациенты эти не совсем простые, они обладают серьезными заболеваниями, они требуют к себе повышенного контроля, который обеспечивается только в больнице определенного типа. Там все гораздо строже. Там попытка заныкать таблетку за щекой или стащить шприц из процедурной приравнивается к государственной измене и наказывается соответствующим образом. Там уже не добрые нянечки, напоминающие по внешнему виду легендарную Арину Родионовну, обслуживают капризных больных, там суровые, амбалистого вида мужчины стоят на страже их психического здоровья. Им, кажется, придушить больного легче, чем вылечить, но ведь лечат…

Четвертая, высшая категория в вышеозначенной классификации — это те белотелые ангелы с умильно сложенными крылышками и полиэтиленовым мешочком с собственными внутренностями внутри, которые занимают высшую ступень в куриной табели о рангах. Им соответствуют самые крутые психи — людоеды, серийные убийцы, маньяки, просто многоэпизодные личности, которые попадают в стационары с интенсивным наблюдением. Там палаты-камеры всегда под замком и «успокоительное» меряют ведрами. Там усиленная охрана и неусыпное наблюдение. Таких клиник у нас в стране всего шесть — в Москве (знаменитые «Серпы», институт имени Сербского), Питере, Орле, Черняховске, Сычовке и Камышине.

Отделение в Петелинской больнице, куда перевели Ивана после пятилетнего усиленного лечения, считалось относительно безобидным. С одной стороны, оно было вроде бы специальное, то есть закрытое, но в то же время и не слишком строгое. Туда обычно отправляют долечиваться тех, кто уже прошел курс самой что ни на есть интенсивной терапии. То есть только тогда, когда мозг в голове больного уже окончательно превратился в бесформенную массу, своим качеством напоминающую холодец, — нечто без желаний, без мыслей и даже без страха.

Иван плохо помнил, как его привезли в Петелино. Пять лет прошли как летаргический сон, не оставляя после себя никаких воспоминаний. Последнее, что он помнил оттуда, — это пронзительно холодные руки врача или нескольких врачей, строгий каркающий голос, который произнес глухо, точно за кадром:

— Решение комиссии — перевести в стационар облегченного режима.

Потом его везли сюда в специальном вагоне с зарешеченными стеклами. Сопровождал его санитар с чемоданчиком. В чемоданчике лежали одноразовые шприцы, жгут для внутривенных уколов, таблетки в праздничной станиолевой упаковке, бинт и — ампулы, ампулы, ампулы… Наполнить кровь пузырьками эйфории — и вновь унестись в черный сонный провал. Потом из пустоты резкий окрик санитара, тормошение, бесцеремонные похлопывания по спине и слово «приехали».

Через зарешеченное стекло фургона Иван увидел темные, заросшие травой аллеи, черную громаду лиственного леса вдалеке, песчаные дорожки, поросшие травой, старинную помещичью усадьбу с колоннами и высокими окнами, которую со всех сторон обступали обтрепанные флигельки с подслеповатыми окнами.

Машину встретил невысокий человек в белом халате и накинутой на плечи телогрейке, который сказал:

— Везите в четвертое отделение.

Подпрыгнув на горбике, фургон медленно подъехал к угрюмому двухэтажному зданию с покосившимся крыльцом и решетками на окнах. Вокруг него ощерилась шипами колючая проволока в два ряда. Местами проволока была разодрана. Из лаза в заборе, равнодушно зевая, вышла беременная пегая сука с сильно отвисшими сосцами.

— Принимайте груз! — весело бросил санитар.

Задняя дверца фургона распахнулась, Иван вышел, окинул взглядом клочок серого неба, несколько лохматых пыльных кустов и собаку, дружелюбно вилявшую хвостом.

— Ну тут у вас и охрана… — иронично произнес санитар, оглядывая покосившийся забор во дворе отделения. — И как тут от вас психи не поразбегаются!

— А куда они денутся, — равнодушно бросил мужчина в телогрейке, принимая пухлую пачку бумаг — сопроводительные документы больного и его историю болезни. — Это после уколов-то…

— Хоть бы какого мужика с ружьем посадили. — Санитар неодобрительно кивнул на старушку с газетой, на обороте которой сиял бородавкой небезызвестный коммунистический лидер.

Из двадцати двух отделений Петелинской лечебницы, где содержались старики, дети, женщины, туберкулезники, лица с дополнительными патологиями, четвертое отделение было особенным. По приговору суда там содержались убийцы, грабители, гениальные до сумасшествия мошенники, патологические личности. Желтые шторы, желтые стены, репродукция Шишкина в холле, искусственные пыльные цветы, призванные создать уют. В палатах — характерная мужская вонь, смешанная с обычным медицинским запахом. Процедурная за решеткой, за пудовым замком. Окошечки в дверях палат, снова замки.

Тарасов Юрий Степанович, завотделением, человек с морщинистым лбом, светлыми, как бы ржавыми волосами и усталыми, совсем больными глазами, провел новенького в свой кабинет. Оттуда открывался вид на лес и поле, с нависшим над ним пухлым, словно беременным дождем, небом. И лес, и поле, и небо были раскрашены в клетку — обычный узор решетки, сопровождавший Ивана последние несколько лет жизни.