Книга Остров Ее Величества. Маленькая Британия большого мира - Билл Брайсон

Я бросил багаж и вернулся той же дорогой, какой пришел, чтобы успеть посмотреть Виндзор, пока все не закроется. Я хорошо помнил Виндзор — мы в свое время ездили сюда за покупками, когда жили неподалеку, в Вирджиния-Уотер — и шагал по улицам как хозяин, отмечая, какие магазины за это время закрылись или перешли в другие руки (а эта участь мало кого миновала). Рядом с прекрасным зданием ратуши стоял Маркет-Кросс, столь опасно покосившийся, что поневоле задумаешься, не выстроен ли он так нарочно, ради привлечения японских туристов. Теперь в нем бар с холодными закусками, но внутрь, как и в другие дома на этих очаровательно тесных мощеных улочках, набили уйму всякого разного, по большей части связанного с туристским бизнесом. В прошлый раз, когда я сюда заходил, большая часть лавочек торговала рюмочками для яиц на ножках; теперь, они, похоже, перешли на изящные маленькие домики и замки. Только «Виндзорский лес», умудряющийся извлекать из лаванды коммерческую выгоду, какая мне и не снилась, по-прежнему продает мыло и туалетную воду. На Пискод-стрит вольно раскинулся «Маркс и Спенсер»; «Хэммик» и «Лора Эшли» переехали. А «Золотого яйца» и «Уимпи», как и следовало ожидать, уже нет. (Хотя я, признаться, питаю слабость к старомодному «Уимпи» с его странным представлением об американской кухне. Сдается мне, рецепты владельцам передавали по испорченному телеграфу.) Зато я с удовольствием отметил, что «Дэниел» — самый интересный универмаг Британии — остался на месте.

«Дэниел» — необыкновенный магазин. В нем вы найдете все черты провинциального универмага: низкие потолки, темные и тесные отделы, вытертые ковры, которые держатся на полосках изоленты, ощущение, что здание принадлежит этак одиннадцати разным хозяевам с различными вкусами; но самое поразительное — ассортимент товаров: резиновые подтяжки и воротнички на кнопках, пуговицы и фестонные ножницы, портмерионский фарфоровый сервиз из шести предметов, вешалка с одеждой для древних стариков, скромный выбор свернутых в рулоны ковров такой расцветки, какую можно увидеть, если крепко зажмурить глаза, комоды с отвалившимися ручками, шкафы, у которых дверцы бесшумно распахиваются ровно через пятнадцать секунд после того, как вы попробовали их закрыть… «Дэниел» полностью отвечает моему представлению о том, как выглядела бы Британия при коммунистах.

Мне всегда представлялось неудачным — рассматривая вопрос с глобальной точки зрения, — что проведение столь важного социального эксперимента предоставили русским, хотя британцы справились бы куда лучше. Ведь все, необходимое для установления строгой социалистической системы, для бриттов — вторая натура. Прежде всего, они любят терпеть лишения. Они великолепно умеют сплачиваться, особенно перед лицом врага, ради будущего общего блага. Они будут стоять в бесконечных очередях и невозмутимо встретят введение пайков, скудную диету и внезапное исчезновение из продажи скобяных товаров — в чем может убедиться каждый, кто в субботу вечером искал хлеб по супермаркетам. Их не выводит из себя безликая бюрократия, они, как доказала миссис Тэтчер, терпимы к диктатуре. Они безропотно будут ждать годами операции или доставки купленной мебели. У них природный дар отпускать остроумные шутки о властях, не бросая тем серьезного вызова, и все, как один, радуются, видя богатых и могущественных поверженными в прах. Почти все, кому за двадцать пять, уже и теперь одеваются как восточные немцы. Одним словом, условия подходящие.

Пожалуйста, не подумайте, будто я говорю, что Великобритания под властью коммунистов стала бы лучше и счастливее — просто британцы проделали бы все как следует. Они провели бы эксперимент точно по плану, с искренним старанием и без большого мошенничества. Честно говоря, в 1970-х мало кто заметил бы перемену, а заодно мы бы избавились от Роберта Максвелла[13].

На следующий день я встал спозаранку и утренние гигиенические процедуры от волнения проделал кое-как — меня ждал большой день. Я намеревался пройти насквозь Большой Виндзорский парк. Это самый роскошный из известных мне парков. Он протянулся на 40 волшебных квадратных миль, и ему присущи все прелести леса: глубокие девственные дебри, тенистые лощины, извилистые тропки для пешеходов и всадников, английские и свободные сады, лесные хижины, забытые статуи, целая деревушка, населенная работниками парка, и все, что королева привезла из заграничных поездок и не нашла, куда приткнуть, — обелиски, тотемные столбы и прочие диковинки, подаренные Короне в разных уголках Содружества.

Тогда еще не прошел слух, что под парком обнаружены нефтяные залежи и его скоро превратят в новый Саллом-Во (но не тревожьтесь, администрация парка заставит замаскировать вышки кустарником), поэтому я пустился в путь без мысли, что надо впитать в себя напоследок здешние красоты, потому что в следующий раз я увижу тут подобие нефтяных полей Оклахомы. В то время Виндзорский парк еще наслаждался блаженной безвестностью — не постигаю, как можно не замечать столь великолепного места столь близко от Лондона! Мне вспомнилось всего одно упоминание парка в газетах — пару лет назад, когда принц Филип отчего-то проникся неприязнью к аллее древних деревьев и велел лесорубам ее величества их срубить.

Надо думать, ветви мешали ему проезжать по парку на лошади или на четверной упряжке или как там называлось то скрипучее сооружение, в котором он так любил разъезжать. Его и членов его семейства часто можно было увидеть в парке, когда они в своем излюбленном экипаже спешили поиграть в поло или посетить богослужение в домовой церкви королевы-матери. В самом деле, поскольку публике не разрешено появляться в парке на колесах, большую часть оживленного движения на его дорожках следует отнести на счет королевской семьи. Однажды, в День подарков[14], я, как заботливый отец, прогуливался по дорожке парка следом за трехлетним отпрыском на сверкающем новеньком трехколесном велосипеде и вдруг шестым чувством определил, что мы с ним препятствуем движению.

Обернувшись, я увидел за рулем принцессу Диану. Когда я поспешил убрать с дороги себя и сына, она наградила меня обаятельнейшей улыбкой, и с той поры я никогда ни слова не сказал против милой девушки, сколько бы ни убеждали меня те, кто считает, будто она немножко хватает через край, когда тратит 28 000 фунтов в год на леотарды и порой ведет слишком оригинальные телефонные разговоры с восточными военными (а кто бы из нас отказался, дай ему волю? — без слов возражаю я).

Я двинулся по Длинной дорожке — удачное название — от подножия Виндзорского замка к конной статуе Георга III, известной в окрестностях как Медный конь, на вершине Снежного холма, на котором передохнул и насладился одним из самых красивых английских пейзажей: величественный Виндзорский замок в трех милях от меня на конце Длинной дорожки, городок у его подножия, а дальше — Итон, туманная долина Темзы и невысокие холмы Чилтерна. Олени живописными стадами паслись на полянах, ранние отдыхающие казались точками на дорожках. Всю картину обрамляли ступни моих раскинутых ног. Я смотрел, как взлетают из Хитроу самолеты, нашел взглядом на горизонте крошечные, но узнаваемые силуэты электростанции Баттерси и башни почтамта. Помнится, я пришел в восторг от мысли, что могу отсюда увидеть Лондон. По-моему, это единственная точка, с которой его можно увидеть на таком расстоянии. Генрих VIII, выехав на этот холм, слушал гром пушек, возвещающих о казни Анны Болейн, но теперь мне слышно было лишь гудение авиалайнеров, взлетающих из Хитроу, да громкий лай большой лохматой псины, откуда ни возьмись объявившейся рядом со мной — видно, обогнала взбирающегося по склону хозяина. Псина предложила мне щедрую порцию слюны, но я отверг ее дар.