Книга Остров Ее Величества. Маленькая Британия большого мира - Билл Брайсон

Все мои знакомые, услышав, что я собираюсь проехать через всю Великобританию общественным транспортом, повторяли: «Ну, ты герой!»; мне же в голову не приходило воспользоваться другими средствами передвижения. Раз уж выпало счастье жить в стране с относительно хорошей системой общественного транспорта (применительно к тому состоянию, в какое она придет, когда тори с ней покончат), так, на мой взгляд, надо пользоваться, пока еще возможно. Кроме того, в наше время сидеть за рулем в Британии — такое скучное занятие! На дорогах слишком много машин, примерно вдвое против того, что было, когда я сюда приехал, а ведь в то время по дорогам, в сущности, на машинах не ездили. Их просто ставили на дорожке у дома и полировали примерно раз в неделю или около того. Примерно раз в год автомобиль «выводили» — так и говорили, будто это само по себе серьезное мероприятие — и тащились навестить родственников в Ист-Гринстеде или погулять по какому-нибудь Хэйлинг-айленду или Истберну; вот и все, если не считать полировки.

Теперь все и всюду ездят на машинах — понять этого я не могу, ведь водить машину в Британии не доставляет ни малейшего удовольствия. Вспомните, скажем, среднюю многоэтажную стоянку. Вы целую вечность кружите по ней, потом полвека втискиваетесь в узкое пространство, ровно на два дюйма шире среднего автомобиля. Потом обнаруживается, что припарковались рядом с колонной, и вам приходится перелезать через сиденье и протискиваться ногами вперед в пассажирскую дверцу; при этом вся грязь с борта машины переходит на спину вашего новенького пиджака из «Маркс и Спенсер». Потом вы отправляетесь на поиски платежного автомата, который не дает сдачи и не принимает монет, выпущенных после 1976 года, и еще ждете, пока стоящий впереди старичок перечитает все инструкции, после чего попытается запихнуть монетки в прорезь для чеков и в замочную скважину.

В конце концов вы получаете свой чек и тащитесь к машине, где заждавшаяся жена встречает вас вопросом: «Где тебя носило?». Не отвечая, вы протискиваетесь мимо колонны, разукрашиваясь пылью, чтобы передние полы вашего пиджака не слишком отличались от спины, выясняете, что до ветрового стекла не дотянуться, потому что дверца приоткрывается ровно на три дюйма, и просто швыряете квитанцию на приборную панель. (Квитанция слетает на пол, но жена не видит, так что, бросив: «Хрен с ней!», вы запираете дверцу и протискиваетесь обратно, и тут жена замечает, во что вы превратились, после того как она столько сил потратила, наряжая вас, и выбивает из вас пыль ладонью, приговаривая: «Честное слово, с тобой никуда пойти нельзя!»)

А это только начало. Тихо отругиваясь, вы отыскиваете путь из этого холодного пекла через дверцу без надписи, ведущую в кунсткамеру, сочетающую в себе лучшие черты темницы и писсуара, или два часа дожидаетесь самого искореженного и ненадежного в мире лифта, который берет всего двоих — а в кабине и так два человека: мужчина с женой, выбивающей пыль из его новенького пиджака из «Маркс и Спенсер» и заботливо распекающей супруга на все корки.

Самое примечательное, что это нарочно — обратите внимание, нарочно — устроено так, чтобы всеми средствами испортить вам жизнь. От крошечных отсеков для машин — чтобы въехать в них, придется повернуть ровно на сорок шесть градусов (что, нельзя было их немного расширить?) — до колонн, тщательно расставленных так, чтобы как можно сильнее воспрепятствовать движению, до эстакад, таких темных, узких и крутых, что на них обязательно врежешься в ограждение, до редких, капризных и зловредных платежных автоматов. (Ни за что не поверю, что машина, способная распознавать и отвергать все существующие на свете иностранные монеты, не могла бы дать сдачу, если бы только захотела!) Все продумано так, чтобы сделать это испытание самым унизительным за всю вашу взрослую жизнь. Известно ли вам — сей факт редко упоминается, но это чистая правда, — что при торжественном открытии новой многоэтажной стоянки мэр и его жена должны торжественно пописать в лестничный пролет? Честное слово!

Такова лишь малая доля испытаний, ожидающих местного автовладельца. Несть числа трудностям, подстерегающим водителя самодвижущегося экипажа: колонна службы «Нэшнл экспресс», выворачивающая на автостраду у вас перед носом, или система встречных полос, протянутая на 8 миль, чтобы дать возможность работягам на передвижном кране менять лампочки в фонарях, или светофоры на развязках с плотным движением, не позволяющие продвинуться больше чем на 20 футов за раз, или сервисные площадки на автострадах, где за 4 фунта 20 пенсов можно получить микроскопическую чашечку кофе и картофелину в мундире, в которую плюнули тертым чеддером, а в магазин заходить бессмысленно, потому что все журналы для мужчин запечатаны в полиэтилен, и вы бы обошлись без сборника хитов Уэйлона Дженнингса, и без болванов с прицепами, выворачивающих с второстепенной трассы прямо перед вами, и без старого дурня в «моррис майнор», который тащится через Озерный край на 11 милях в час и собирает за собой длинный хвост — он, видите ли, всегда мечтал возглавить парад… А сколько еще жестоких испытаний уготовано вашему терпению и рассудку! Моторные экипажи уродливы и грязны и взывают к худшему в людях. Они разрушают мостовые, превращают старинные рыночные площади в беспорядочные свалки металла, плодят заправки, рынки подержанных автомобилей, ремонтные станции и прочие пакости. Они ужасны и отвратительны, и в этой поездке я не желаю иметь с ними ничего общего. И вообще, жена не разрешила мне взять машину.

Вот так и случилось, что пасмурным субботним днем я оказался в исключительно длинном и пустом поезде на Виндзор. Я поднял спинку кресла и в гаснущем свете дня смотрел, как поезд скользит мимо деловых кварталов в чащу муниципальных зданий и стандартных домиков Воксолла и Клэпема. В Туикнеме я понял, почему в вагонах до сих пор было так пусто. Платформа оказалась забита мужчинами и мальчиками в теплой одежде и в шарфах. Они держали в руках блестящие программки и сумочки, из которых выглядывали крышки термосов с чаем. Толпа явно разъезжалась с Туикнемского поля для регби. В вагоны заходили терпеливо, не напирая, извиняясь, если нечаянно сталкивались или занимали чужое место. Меня восхищает такое инстинктивное внимание к другим людям, ставшее в Британии настолько обычным, что его почти не замечают. Почти все ехали до самого Виндзора — я решил, что там, верно, устроена большая парковка: не может в одном Виндзоре проживать столько фанатов регби; и у барьера на выход образовалась терпеливая пробка. Кондуктор отработанным движением принимал билеты и каждому проходящему говорил «спасибо». Смотреть на билеты он не поспевал — легко можно было подсунуть ему крышку от картонной коробки, — зато успевал вежливо приветствовать каждого, и все благодарили его за то, что их освободили от билетов и выпустили. Настоящее чудо разумного порядка и доброжелательства. В любой другой стране пропускающий облаивал бы толпу, приказывая не толпиться и встать в очередь.

Блестевшие от дождя улицы Виндзора были не по сезону темными и зимними, но это не останавливало густые толпы туристов. Я снял номер в отеле «Касл» на Хай-стрит — в одном из тех до странности беспорядочных отелей, где приходится пускаться в эпическое странствие по множеству коридоров и пожарных выходов. Я поднялся на один пролет по лестнице и не слишком далеко от него нашел следующий, по которому спустился, чтобы добраться до дальнего крыла, в котором моя комната оказалась последней. Все же это была приятная комната, и, на мой взгляд, если выйти через окно, из нее удобно было бы добираться до Рединга.