Книга Идиоты. Пять сказок - Якоб Аржуни

— Я оставила отца только ради тебя, только ради тебя! Разве это ничего не значит?

И что Виктор надумал, когда решил, что вырос?

— Большое спасибо, но я бы предпочитал не слышать так часто, что мои родители расстались только из-за меня.

А все из-за «чувства вины»! Наверно, этот психологический бред ему внушила его тогдашняя подружка. Она была вся такая: вечно мнется-жмется, отнекивается, сто раз откажется, пока наконец-то решится сказать:

— Я думаю, я выпью вторую чашечку кофе, если, конечно, еще что-нибудь осталось в кофейнике.

Но к счастью, с ней все быстро кончилось. Хотя Виктор так тосковал и совсем не мог готовиться к экзаменам на аттестат зрелости. И она даже попыталась спасти их отношения. Специально поехала домой к этой девушке и объяснила ей, что с молодыми людьми всегда так: им нужно набраться впечатлений, они хотят себя испытать, поэтому не надо так расстраиваться только из-за того, что Виктор спит и с другими, это всего лишь физиология. Ну ладно, позднее выяснилось, что дело было совсем в другом и что девушка до этого ничего не знала об изменах Виктора, но факт-то остается фактом: она хотела помочь им обоим, хотя девушка даже не очень ей нравилась. Разве ей могло прийти в голову, что в наши дни молодые люди так старомодны в сексуальном отношении? Девчонка прямо-таки бросилась на нее и с криками выпроводила из квартиры — а она-то как раз подумала: «Может, мы не так уж и ладим, но все-таки мы обе — женщины, так что какая-то солидарность вполне возможна». Дело в том, что ей очень хотелось кое-что узнать о жизни Виктора. Он уже тогда скрытничал с ней. Но нет, никакого намека на солидарность. А значит, этим молоденьким девчонкам нечего и удивляться, что мужчины так плохо с ними обращаются.

«Опель» тронулся с места, фрау Радек крикнула с видом победителя:

— Большое спасибо! — и поковыляла к выходу. Она все еще в силах постоять за себя. И хотя все ее бросили и даже родной сын с ней не разговаривает, она не позволит им так быстро про себя забыть!

Она повернула направо в направлении Байеришер-плац и решительно двинулась в путь. С Виктором уже давно стало трудно. Можно довольно точно сказать — с тринадцати лет. Пубертатный период, переходный возраст, все понятно. Виктор до сих пор из него так и не вышел. А ведь до этого все было просто замечательно. Когда на выходные он приезжал домой, они так чудно проводили время, а раз в месяц она ездила с ним в интернат, чтобы посмотреть, все ли в порядке. Разговаривала с учителями и одноклассниками, что-то улаживала. А улаживать было что! Например, никто не знал, какой Виктор чувствительный и ранимый. И какой талантливый и умный. Ей пришлось все это объяснить другим мальчикам и девочкам. Правда, Виктор говорил, что ему это неприятно, но ее девизом всегда было: выкладывать все начистоту и смотреть правде в глаза. Виктор тосковал по дому — ну что ж, поговорим и об этом. Но из интерната уходить он не хотел. Она ведь ему предлагала. Позднее он как-то сказал, что очень ей благодарен за то, что в девять лет она отдала его в интернат и он смог так рано отдалиться от нее, а это он, видишь ли, понимал уже и тогда, несмотря на тоску по дому. Конечно, задним числом можно придумать себе все, что угодно. Но факт остается фактом: чтобы оплачивать интернат, ей приходилось работать день и ночь. Это же был не просто какой-то интернат, это был самый современный и лучший. Какие только знаменитости там не учились! Все всегда поражались, когда она упоминала название и говорила, что и ее сын там. И было из-за чего: дочь почтового служащего и поломойки, а теперь ее сын в таком интернате. Это она тоже любила рассказывать. А почему бы и нет? Ей было чем гордиться. И все было замечательно до… ну да, до пубертата. Вдруг Виктор потребовал, чтобы она больше не заезжала за ним в интернат. Ну, он ее плохо знал! Она не позволила, чтобы он запретил ей заботиться о его благополучии. Вдруг он начал стыдиться матери! Это ее-то: легендарную «левую» хозяйку магазина пластинок, которая была на «ты» со многими знаменитыми музыкантами, которую любили клиенты, увлеченную и открытую всему новому, более молодую, чем многие молодые люди. Наверно, Виктору казалось остроумным, что он обращался с ней как с самой обыкновенной матерью. А ведь, по крайней мере, в душе она была моложе, чем все его подружки, которые в то время уже стали у него появляться. Вспомнить хотя бы эту, с фотографией лошади. Фотография лошади! Тут уж она просто вынуждена была вмешаться. Ее сын все-таки не идиот. Разве она не повесила ему на стену портреты Анжелы Дэвис и Че Гевары, когда он только научился ходить? Ладно, положим, ей не надо было звонить родителям этой девочки с фотографией лошади. Но разве она могла знать, что те сразу же устроят скандал? «Этот интернат — бордель!» Ну да, они же зубные врачи. Во всяком случае, многие из одноклассников Виктора были бы рады иметь такую мать. Проблема была вот в чем: Виктор не понимал, что мать — его лучший друг. И до сегодняшнего дня не понимает. Она же единственный человек, который по-настоящему думает о нем. Все эти люди, что сейчас вокруг него крутятся, им же нельзя доверять. И никто из них ему правды не скажет. Они видят успех, деньги — как Маргарита. (Какое счастье, что она не оставила ей магазин!) А того, что рифмы плохие, тексты иногда даже реакционные, что музыка нарушает все правила композиции, а вся манера поведения группы — чисто подростковая, этого никто не осмелится сказать.

Фрау Радек пересекла Байеришер-плац. В одном из ожидавших у светофора автомобилей она увидела импресарио, с которым раньше несколько раз работала. Нет, махать ему она не станет. Он ведь даже приударял за ней одно время. Толстый мужлан! Ну и пусть, пусть он ее увидит: хромая, но с гордо поднятой головой. В «БМВ»! Это при том, что он никогда ничего не мог. Наверно, всё его связи в сенате. Она с ним почти не имела дел. «Мужской клуб». Или подойти, наклониться к окошку и спросить: «Что, высоко взлетел, купил „БМВ“»? Что-нибудь эдакое — наглое, остроумное, как ей всегда было свойственно. И потом весело: «А мы можем себе позволить только „вольво“». Должен же он знать, что такое «вольво».

Но тут загорелся красный, и фрау Радек пришлось остановиться на островке безопасности, глядя на проезжавшего мимо импресарио.

И вот к таким людям Виктор прислушивается. Взять, к примеру, фирму, выпускающую его пластинки. Большая, успешная, известная — все так. И против некоторых музыкантов, заключивших с ней договоры, она ничего не хочет сказать. Правда, среди них никогда не было Боба Дилана, или Рэнди Ньюмана, или замечательной Джоан Байез, но все-таки. Но что они делают с Виктором? Они просто эксплуатируют его нынешнюю популярность, вместо того чтобы — как она сама раньше делала с музыкантами, выступавшими под маркой «Бандьера росса», — заботливо помогать ему расти. Постоянная критика, иногда вмешательство в творчество, когда это необходимо, и все под девизом: лучше никакой пластинки, чем плохая. А за это поддержка при всех условиях, даже когда дела шли не блестяще. Взять хоть того румына, как его звали? Когда прошла мода на цыганский джаз, она нашла ему место управдома. Ну да, иначе бы ему пришлось возвращаться в Румынию. Но от недостатка неблагодарности этот мир не погибнет. Румын со своими новыми песнями, которые вообще ничего общего не имели с теми, что принесли ему успех, просто перешел в другую фирму. Примитивная, ритмически совершенно невыразительная, при этом ужасно китчевая крестьянская музыка — или что-то вроде нее. Он просто с ума сошел. И она это поняла и конечно же не могла дать ему аванс на провал. Ну зато новая фирма, естественно: выпустим немедленно, им ведь дела нет до музыканта. А потом началось настоящее падение. Диск разошелся с фантастическим успехом, и румын стал играть только китч. Это же настоящая драма! Теперь его диски продаются во всем мире, у него концерты в Америке и еще Бог знает где. А художник? Умер. И опять-таки: а благодарность? Где там! Или она слишком многого требует: упомянуть в интервью, откуда он, собственно, взялся и кто продавал его первые диски?