Книга Террин из зайца - Борис Гайдук

Но что дальше? Давайте наконец о главном. Добился я своего или пролетел, как фанера?

И вообще кто эти двое? Меньше всего они похожи на строгих экзаменаторов. Скорее на заочных знакомых, которых впервые видишь, и от этого, несмотря на изначальную симпатию, возникает неловкость в поведении.

От меня, кажется, ждут слова.

– Давайте теперь выпьем за вас, – наобум говорю я. – Вне зависимости от того, выиграю я или проиграю, мне было приятно с вами познакомиться. Спасибо!

– Спасибо вам! – Владимир Сергеевич любезен и почему-то опять похож на итальянца.

– Но о деле чуть позже, – мягко добавляет Катя.

Ага, значит, будет и о деле!

Мы пьем вино. В первый раз я почти не распробовал. Теперь я пытаюсь сосредоточиться, но вкус все равно ускользает и теряется. Чувствуется, что вино терпкое и обладает сильным, даже грубым ароматом. Если бы я не добыл его из столь почтенного подвала, оно бы мне вообще не понравилось.

Я пробую мусс. Действительно получилось хорошо. Но моя заслуга здесь минимальна. Из таких креветок и авокадо сложно приготовить плохое блюдо.

Зато как удался заяц! Аппетита у меня нет, это случается, когда много готовишь. Но несколько кусочков съедаю с удовольствием. Чесноку совсем немного. А вот специй я не пожалел. Можно было приправить поскромнее.

– Террин, значит. – Владимир Сергеевич усмехается и обменивается взглядами с Катей.

Катя почти не ест. Кусочек зайца, совсем чуть-чуть салата. Теперь мне кажется, что именно она и есть главный экзаменатор. И еще – что моя стряпня ей не особенно нравится и она лишь делает вид, что ей вкусно.

– Соискателей, вы говорили, много? – спрашиваю я для поддержания разговора. – Сколько, если не секрет?

Я чувствую, что вопрос собеседникам неприятен.

– По-разному бывает, – туманно отвечает Владимир Сергеевич. И в то же время слишком быстро. Как будто не давая раскрыть рта Кате.

Что такое? Помимо общей неопределенности моего положения есть неясности и между ними? Только этого не хватало.

Я держу выразительную паузу. Сейчас спрошу прямым текстом: что здесь происходит и каковы мои результаты.

Владимир Сергеевич, кажется, чувствует мой немой вопрос.

– У вас все получилось хорошо, – говорит он без интонации. – С террином вы нас, конечно, насмешили, но в целом вы нам подходите. Весь этот пищевой антураж, как вы догадываетесь, только повод для встречи. Мы хотим сделать вам предложение.

Он отодвигает от себя тарелку, давая понять, что пришло время говорить о деле. Катя царственно выпрямляется и кладет приборы на край тарелки. Лицо ее сосредоточенно.

Я торопливо глотаю оказавшуюся во рту креветку.

У меня все хорошо! Мне хотят сделать предложение! Это значит, что я прошел?

Ну, и…

– Мы идем все взрывать! – тихим, но чрезвычайно напряженным голосом произносит Катя. – Хотите с нами?

Она остается очень прямой, неподвижной, она не смотрит на меня, но ее ладони на столе искривились и изогнутыми пальцами устремились в мою сторону. В ее тихом голосе немыслимая и непреодолимая сила. Владимир Сергеевич торжественно застыл, устремив взгляд в направлении моей верхней пуговицы.

Мне ничего непонятно, и в то же время все предельно ясно.

Как, например, если вам вдруг говорят: «Я ухожу», – и больше ничего.

Ничего не понятно, и в то же время все предельно ясно.

Или когда вам в онкологическом центре ни с того, ни с сего ставят диагноз «язва желудка».

Ничего не понятно, и в то же время все предельно ясно.

Или отправляют в секретную операцию, отобрав не только документы, но даже личный медальон.

Ничего не понятно, и в то же время предельно ясно.

Они идут взрывать. Взрывать все.

Я с ними или нет?

– Что именно вы идете взрывать? – задаю я совершенно лишний вопрос.

Это привычка. Принимать решение к определенному сроку.

Если решение требуется немедленно – нужно быстро шевелить мозгами.

Если завтра или через месяц – просто принять вопрос к сведению. Чтобы спокойно успел созреть правильный ответ.

Но нужно, разумеется, сейчас.

Владимир Сергеевич понимающе кривит губы. Он знает, что я знаю. И что я знаю, что он знает, что я знаю, что он знает.

– Мы идем взрывать все! – четко отвечает он. – Все это! К чертовой матери! Вы с нами?

Владимир Сергеевич больше не похож ни на итальянца, ни на великовозрастного московского шалопая. Он похож… ну, на генерала Брусилова, если говорить не задумываясь. Или на плакат, один из всем известных плакатов, призывающих то записаться добровольцем, то ответить на призыв Родины-матери, то дать двойную плавку стали, то беречь хлеб, то сделать всей семье прививку от гриппа. Так вот – Владимир Сергеевич сейчас похож на плакат, который меня, домоседа, сибарита и конформиста, способен призвать к великому свершению.

Они оба смотрят на меня. Катины глаза, как… Нет, мне все равно этого не передать, как не нарисовать черно-белую радугу. Позже, может быть, я найду нужные слова для этих глаз, прекраснее и губительнее которых я не видел ничего на свете.

Возможно лишь два ответа: да или нет.

Все остальное стало несущественным.

Да или нет?

Но почему так? Почему главный выбор всей жизни приходится делать над тарелками с недоеденной пищей? При чем здесь террин и салат? Зачем я выкладывал эти несчастные сыры? Как глупо!

Я понимаю, что ответ требуется немедленно. Иду я с ними взрывать или не иду? Да или нет? Но куда? Как? Что?

Сколько раз я мечтал взорвать все это! К чертовой матери, в тартарары! В кровь и песок! Чтобы искры до неба и все сначала! Спалить всю эту мерзость, ложь и пошлость! И все сначала!

Но что-то меня останавливает.

Что?

Я боюсь? Нет. Уже много лет я готов умереть в любой день.

Я боюсь за своих близких? Пожалуй, да. Мне свойственно заботиться о близких. Без меня им будет плохо. А что станет с ними при взрывах, которые задумала эта парочка, вообще неизвестно.

Я боюсь за свою репутацию? На это мне решительно наплевать. Вне зависимости от того, придется что-нибудь взрывать или нет.

Я не умею? Я никогда ничего не взрывал? Не важно. Нужно только решиться, а научат очень быстро.

Мне жалко всего этого? А вот и да. Жалко эту несчастную итальянскую кухню и подвал, полный пыльного алкоголя и ненайденных скелетов. Судите сами: многие поколения людей собирали немыслимую коллекцию вин, и взорвать их куда проще, чем собрать и заложить на хранение. То, что сделать трудно, всегда важнее того, что сделать просто. Построить, например, труднее, чем сломать. Вырастить вишневый сад труднее, чем его вырубить.