Книга Жизнь замечательных людей - Вячеслав Пьецух

Время уже шло к обеду, солнце распалилось до максимума возможного, и битум, подтекавший из-под пленки, распространял удушливый аромат. Кряхтя, Николай устроился на корточках у южной стены бассейна, куда не проникали солнечные лучи, и стал думать о том, что наверху у него еще есть в запасе граммов сто пятьдесят водки, которая, поди, нагрелась на солнце до рвотной температуры, что теперь хорошо было бы поесть вермишели с бычками в томатном соусе, что дома он, кажется, оставил невыключенным радиоприемник и что вода в Оке чудесно как хороша. Его уже мучила жажда, особенно чувствительная с похмелья, и он то и дело глотал слюну.

Скучно ему не было; когда еще до высылки по статье о тунеядстве он получил условный срок за покражу мотка колючей проволоки из воинской части и его два месяца продержали в следственном изоляторе, он точно так же, как теперь, на корточках смирно сидел на нарах, тупо наблюдал за соседями по камере, вспоминал разные любопытные факты, вроде географического положения Москвы, и не испытывал при этом ни томления, ни тоски. Уже давно прошел обеденный час, спала жара, и стали наваливаться сумерки, а он все сидел себе на корточках и сидел. Ему только казалось странным, что за весь день он не услышал ни одного характерного звука, выдающего присутствие человечества на земле.

На ночь он устроился в ближнем углу, предварительно разогнав лягушек и положив под голову свои кирзовые сапоги. Небо было чистое, и звезды обильно усыпали темно-синий квадрат, нависший над ним, как полог из драгоценного полотна; звезды то ли подмигивали, то ли переливались, и почему-то казались такими близкими, что до них можно было доплюнуть, если хорошенько напрячь язык.

Утром Сироткин проснулся от тянущего ощущения голода и попытался было сглотнуть слюну, но во рту было сухо и шершаво, точно он лизнул наждачное колесо. В голове, впрочем, было светло, тошнота отступила, но левое запястье по-прежнему ломало и как-то жгло. Николай сел на корточки и осмотрелся: с половину лягушек передохло, крыса все так же недвижимо, как чучело, сидела в своем углу. Вероятно, за ночь поменялся температурный режим, поскольку стены и дно бассейна теперь лоснились не от росы, как давеча, а от жара, и букет ненормальных запахов сильно мешал дышать. От нечего делать он обшарил свои карманы, вытащил обрубок плотницкой скобы, старый двугривенный, жестяную пробку от водочной бутылки, внимательно осмотрел свое имущество и решил, что обрубком скобы, пожалуй, можно надырявить выбоины в стене и, таким образом, выбраться на волю из западни. Он поднялся на ноги и принялся за работу: оборвал скобой пленку, счистил с бетона битум, однако же сам бетон уже так схватился, что за два часа работы, до крайности его вымотавшей, он только проделал в стене бассейна выбоинку глубиной сантиметра в два. Кабы у него и левая рука была рабочая, то еще можно было рассчитывать на успех.

Николай опять уселся на корточки и стал жадно прислушиваться к звукам воли, но, кажется, он до того наголодался и ослабел от жажды, что у него в ушах стоял ровный гул и он вряд ли расслышал бы сколько-нибудь отдаленные голоса. Тем не менее он не оставлял надежды на помощь со стороны: могла заехать в Пеньки автолавка, хотя могла и не заехать, поскольку обыкновенно это случалось не чаще одного раза в месяц; трактор могли послать для сбора валков овсяной соломы, хотя могли и не послать, так как иной год валки всю зиму оставались разбросанными по полям; могли забрести охотники, ибо сезон только что открыли, хотя могли и не забрести; наконец, должны были появиться гидротехники Петракова, но ведь черт его знает, как долго на самом деле выдерживается бетон… Тихо было вокруг, только ветер шуршал в траве да граяла стая галок, бессмысленно кружа в квадрате неба над головой.

Николай помялся-помялся и стал орать. Постепенно крики его слабели и под конец перешли в шипение, такое противное и беспомощное, что он смутился и замолчал.

По примете, галки всегда грают к дождю, но на небе не было видно ни одного облачка, а солнце палило, как оно редко палит в преддверии сентября.

«Ах, кабы дождичка бог послал!» – сказал себе мысленно Николай и ощутил на языке явственный привкус йода. От дохлых лягушек шел отвратительный запах тления, битум распространял свои удушливые пары, и к вечеру какой-то горячий морок уже застил ему глаза. Он по-прежнему не скучал, ни о чем не думал, но на душе было нехорошо.

Вдруг Сироткин услышал жалобное мяуканье, вскинул голову и увидел у самой кромки своей ямы большого дымчатого кота. Он так обрадовался этой домашней твари, что даже засмеялся от удовольствия и вчуже удивился тому, что его смех больше похож на кашель; все-таки это было живое напоминание, знак того, что вокруг, может быть, совсем рядом бытуют люди, которые вот-вот появятся и вызволят из беды. Но кот помяукал-помяукал и был таков. «Эх, кабы это была собака!.. – мысленно сказал себе Николай. – Она бы вой подняла, всполошила бы всю округу, а кошка – сволочь, для нее Николай Сироткин то же самое, что для Николая Сироткина – таракан».

Этой ночью он не то чтобы спал, а то временами впадал в полуобморочное состояние, то, очнувшись, лежал и глядел на звезды, то подремывал, наблюдая мучительные, обтекаемые образы, которые (он точно помнил) всегда донимали его в детстве, стоило ему простудиться и заболеть.

На третьи сутки он так ослаб, что утром едва поднялся и сел, прислонившись спиной к стене. Все, что было перед глазами, виделось как-то неубедительно, запястье левой руки ныло и схватилось опухолью размером с колено, в голове и во всем теле было странное ощущение легкости, даже воздушности, крыса, как и давеча, торчала в своем углу. Николай вспомнил про вчерашнего кота и отчего-то решил, что на самом деле никакого кота не было, а это крыса назло издавала что-то вроде мяуканья и вводила его в соблазн. Он поднял глаза, метр за метром проследил кромку прямоугольника над головой и точно не увидел ничего похожего на кота. Видимо, понятие о времени стало у него сбиваться и сегодня путалось со вчера.

Николай не знал, что крысы были первыми млекопитающими на земле и, следовательно, прямыми предками человека, Николай по черствости сердца не увидел в несчастном грызуне товарища по несчастью, и поэтому так озлился на бедное животное, что собрался было обругать его по матери, да не смог разлепить губ; тогда он вынул из кармана обрубок скобы и, прицелившись, запустил им в крысу, но, разумеется, не попал. Обрубок ударился о бетонную стену много левей и выше, издав неприятный лязгающий звук, однако крыса даже не шевельнулась, – может быть, она уже сдохла от жажды и духоты.

По той же самой причине, то есть от жажды и духоты (голода Николай почему-то уже не чувствовал), у него перед глазами стали происходить разные несуразности: то вдруг показалось, что противоположная стена бассейна начала резко крениться вправо, пока не образовала правильный ромб, то на левой стене нарисовался черный-пречерный профиль бригадира Громова, похожий на силуэты, которые умельцы вырезают ножницами из светонепроницаемой бумаги, то будто бы сверху на него неотрывно смотрят, причем неодобрительно и скрепя сердце, точно вот-вот сделают нагоняй. Для препровождения времени Николай достал из кармана оставшееся имущество, долго и скрупулезно рассматривал старый двугривенный, исследуя каждую микроскопическую царапинку, и даже попытался сосчитать количество ребер на ободке, потом стал разглядывать водочную пробку, но на ней ничего не было изображено и он выбросил ее вон.