Книга Мы с Костиком - Инга Петкевич

Так бы и ушёл, но в коридоре почему-то вдруг разревелся. Зарёванному пальто не дадут. Пришлось в уборной спрятаться. Перемену на стульчаке просидел. А когда всё стихло, вылез. «Шиворот-навыворот» пила чай. Я молча прошёл мимо неё и без разрешения снял с вешалки своё пальто.

Максимовна преспокойно чистила картошку. Шкурки аккуратной лентой выбегали из-под ножа и скрывались в ведре для пищевых отходов. Ровные белые картофелины одна за другой бултыхались в кастрюлю с чистой водой. На меня она не смотрела.

И вдруг идея.

— Максимовна, — вежливо сказал я, — вы, может быть, не знаете, а собака-то была породистая…

— Не знаю и знать не хочу, — ответила она.

— А породистые собаки, между прочим, очень редки и поэтому дорого стоят.

— Ну и что?

А то, что хозяева этой собаки передумали и хотят забрать её обратно. Я их сейчас встретил, они как раз шли за собакой.

— А мне какое дело?

— Надо вернуть им собаку, а то они пойдут в милицию.

Чистая картофелина полетела в помойное ведро.

— Скажите мне, где собака, и я верну её хозяевам.

Максимовна долго не отвечала. Картофелины получались корявые, а шкурка толстая и угловатая. Я ждал.

— Отвяжись от меня со своей собакой, — наконец сказала она.

Я так хлопнул дверью, что с полки свалилась кастрюля. В коридоре я сел на сундук и завыл. Буду выть, пока не подохну. Сам стану собакой. В школу не пойду, есть не стану, спать не лягу. Узнают, как отбирать у человека единственную надежду.

Это только кажется, что выть легко. Попробовали бы повыть хоть полчаса, а я выл целую вечность.

Встал, приоткрыл дверь на лестницу, пусть все слышат.

Вою, а в глазах уже темно, и что-то круглое шевелится в углу.

Какой-то страшный старик просунул голову в дверь, смотрел, смотрел, и вдруг как рявкнет:

— Ножи точить, мясорубки! Ножи! Мясорубки! Мясорубки! Ножи!.. Помогите!! Зачем вы смололи мою собаку!.. Я не буду есть этих котлет! Помогите!.. Мясорубки! Ножи!.. Отойдите, отойдите от моей собаки!!!

Оказывается, я получил воспаление лёгких.

Целыми днями я лежал в кровати под ватным одеялом и думал о своей жизни. Дело в том, что я родился неудачником. Теперь-то я знал это точно. И вовсе не болезнь, это — моя судьба. Вон у Ромки, у него всё в порядке, у него судьба нормальная. Проболеет контрольную и сразу поправляется. Я же всегда заболею на другой день после контрольной.

У некоторых — всё, а у некоторых — ничего. Кому не нужно — у того есть, а кому нужно — нет. А когда будет, будет уже не нужно. Ну зачем мне в тридцать лет собака? Буду я уже стариком, и ничего-то мне не будет нужно. Не нужно мне теперь мороженое, а как я его любил, не нужны игрушки…

Когда вставать разрешили, в окно стал смотреть.

Снегу намело видимо-невидимо. Мягкий, пушистый, сверкает на солнце. Дворничихи сгребают огромные сугробы. А ребята забрались на крышу сарая и прыгают с него в сугроб. Раз в году бывает такой снег — и обязательно, когда я болею. Судьба! Прыгают и обо мне не вспоминают. Да и кому интересно к больным ходить. Сам не любил. Придёшь, а они лежат перед тобой. О чём говорить? Неизвестно. Новости расскажешь, а новостей — всегда как-то мало. Ну, у Терапевта зубы болят, а Петров двойку схватил, а что ещё — неизвестно.

Посидишь, посидишь для приличия и убежишь с ребятами играть.

А тут ещё, пока болел, все ребята в спортшколу записались. Целыми днями во дворе всякие железяки поднимают и упражнения выделывают. А я как поднял утюг два раза, у меня даже в глазах зарябило. Хорош я буду после болезни.

Потом кто-то мне бинокль принёс. Интересно в бинокль смотреть, далеко видно.

По крыше сарая кошка за голубем крадётся. Тётка на балконе ковёр вытрясает, девчонка зарядку делает, в форточку дышит.

Один старик в голубой чашке гоголь-моголь взбивает. Сидит себе перед окном и взбивает. А сам всё пробует и пробует. Всем известно, что гоголь-моголь пробовать нельзя…

Тётка перед зеркалом крутится. Недавно, сам видел, живую кошку на плечи примеряла…

Это окно я люблю. Там все стены до потолка книгами заставлены. Иногда по утрам входит туда девчонка (у нас на дворе её даже не замечает никто). Заспанная, волосы растрёпаны, потягивается, зевает. Влезает эта девчонка на стремянку, книгу с полки снимает, пыль с корешка сдувает. Потом устраивается на верху стремянки, там специальная площадка есть. Книгу на коленях раскрывает. И вдруг будто меняется на глазах. То важная такая сидит, торжественная, то как захохочет, а то вдруг разозлится и по книге кулаком постучит или даже вниз со стремянки бросит. Никогда не видел, чтобы так читали. Или книги у неё там какие-то необыкновенные. Вот бы почитать!

И вот сижу я так однажды. В передней позвонили. Я спрыгнул с подоконника и юркнул в кровать. Думал, врач, а в комнату Ромка входит. Входит себе, как ни в чём не бывало.

— Лежишь, — говорит. — Лежишь и не встаёшь?

— Лежу, — говорю, — но иногда встаю.

— Встаёшь, значит, иногда, — говорит он и начинает ходить по комнате. Ходит он как-то странно, как умеет ходить только он. Идёт, идёт и вдруг остановится, возьмёт какой-нибудь предмет и пойдёт с ним дальше, потом опять остановится и поставит предмет в совсем неподходящее для него место. Вот он взял с окна кактус и поставил его на шкаф, а потом повертел, повертел мой бинокль и положил себе в карман. Тут я крякнул.

— А, — сказал он, — это я тебе прислал. Теперь ты выздоровел, надо его Терапевту передать. В нём же действительно иголку нашли.

— Встаёшь, значит, иногда? — через некоторое время опять спросил он.

— Встаю, — отвечал я.

— Тогда вставай, — говорит. — Пойдём твою собаку искать.

От удивления я даже не знал, что сказать. И Ромка не так понял моё молчание.

— Как хочешь, — говорит. — Собаку твою я всё равно верну, только тогда уже она твоей не будет.

Я вскочил с постели и стал собираться.

я, Ромка и Гудериан

Мы пришли к Ромке домой. Я давно у него не был и теперь очень удивился. В комнате стояло сразу четыре ширмы. Посреди комнаты — круглый стол, а все четыре угла были отгорожены ширмами.

— Мамка поженилась, — объяснил Ромка. — На лунатике поженилась. Теперь нам скоро новую квартиру дадут, и мы от вас переедем.

Он сообщил всё это безразличным тоном, — мол, радуйся себе на здоровье. Но мне почему-то не стало радостно. Где-то я всегда был уверен, что мы с Ромкой ещё помиримся и будем друзьями.