Книга Цунами - Глеб Шульпяков

Тяжелый и гладкий, как снаряд, сифон.

Промокашки с волнистым обрезом.

Деревянные прищепки, вечно пачкающие белье.

Шелковая авоська.

Эмалированные бидоны на три литра, с ними стояли в очередь к молочной бочке.

Кепка от солнца, тряпичная, с синим пластиковым козырьком, обычно треснувшим посередине.

Кассовый аппарат в городских автобусах, куда бросался пятак, и следовало отмотать билетик.

Кое-какие вещи для нашего списка мы встречали на барахолках. У друзей, въехавших в родительские квартиры, но еще не сделавших там ремонт. На витринах провинциальных магазинов. Натыкаясь на брошенные, никому не нужные предметы из собственного прошлого, я чувствовал обидную несправедливость. Как будто у пожилого человека расстегнуты брюки, а сказать ему об этом никто не может.

И неожиданно для себя стал скупать их.

Брал не торгуясь, где видел – на ярмарках, рынках. У старушек.

Подбирал на помойках. Вывозил от приятелей, говоря, что ищу старые предметы для театральной постановки. И те с облегчением избавлялись от родительского хлама, выбрасывать который мешала совесть.

Или память, не знаю.

Нужно прекратить их физическое существование, подсказывал внутренний голос.

“Ты должен совершить обряд погребения”.

“Уничтожить форму, которая давно лишилась смысла”.

“Освободиться от прошлого”.

Одну за другой я выносил вещи за дом, на пустырь. Сваливал у старой голубятни, обливал бензином. Плавясь в огне, старые вентиляторы превращались в скульптуры Ольденбурга. Рассыпалась в прах синяя олимпийка, оставляя на земле черный позвоночник молнии.

Чем больше я уничтожал, тем ярче и величественней сияли вещи в моем сознании. В моей памяти. Тепло, которое они/ /излучали по ту сторону реальности, казалось постоянным, вечным. И никакая реальность/ /не могла заменить его магического свечения.

20

Сколько времени мы провели на дне? Долго искали на берегу мотороллер

– пока она не присела по нужде и не увидела, как блестит в кустах подножка.

Стала делать фонариком знаки.

– Сюда нельзя, – услышал, приближаясь, смущенный голос. Двумя движениями натянула трусы, опустила юбку. И я понял, что эти интимные бытовые звуки возбуждают меня еще больше.

Стали толкать мотороллер по песку. Наконец вышли на тропинку и, вихляясь, тронулись. На бетонке левой рукой жена обхватила за живот, правую засунула мне в шорты. Я прикинул, сколько осталось до нормальной кровати.

– Будем дома минут через двадцать, – бросил через плечо.

Ночная дорога огибала невидимые холмы, то поднимаясь в гору, то спускаясь в туманные низины. За время на острове я выучился держать скорость, ехали ровно шестьдесят километров. Из-за лысых протекторов трасса почти не чувствовалась. Машина шла как по маслу. Как по воздуху. Просто скользила в пустоте, заполненной ровным гулом.

Шум двигателя и дорожное покрытие, бежавшее в круге света, действовали гипнотически. И я не мог оторвать взгляда от освещенной бетонки.

То, что произошло дальше, длилось ровно три секунды.

Она резко выдернула руку, я услышал крик. Что он означал, восторг или ужас? Сделав над собой невероятное усилие, я перевел взгляд и увидел два слепящих пятна, бесшумно летевшие на нас по встречной.

Руки машинально выкрутили руль влево, пятна исчезли. Ее крик утонул в чудовищном реве мотора, который на секунду оглушил меня справа.

Вылетев с дороги, мотороллер несколько мгновений парил в невесомой ночной тишине. Я увидел освещенную фарой стену. “Вот, значит, как все закончится”, – мелькнуло в голове.

…Стена камышей расступилась и проглотила машину. Просто всосала ее, как губка. Несколько секунд мотороллер несло среди стеблей по комьям, и весь мир превратился в оглушительный свист и шелест.

От удара я вылетел из седла. Оставшись без седока, мотороллер тут же заглох, завалился на бок. Все стихло. В наступившей тишине только в моторе что-то еще жужжало. Да распрямлялся пригнутый ударом стебель.

Я пошевелился, встал на четвереньки. Огляделся, позвал ее. Но тишина снова стала густой и плотной – как будто ничего не случилось.

Подняв мотороллер, я стал водить фарой по кустам. На переднем крыле сорвало корзину, и она беспомощно болталась. Но и вокруг никого не было.

В лицо впились ледяные иглы – от непоправимости, беспомощности. И в то же время я почувствовал невероятное облегчение. Даже радость.

Только руки, толкавшие машину, не слушались, были ватными. А внутри все успокоилось, затихло.

Зажав между колен горящий фонарик, она сидела на обочине.

– Жива? Цела?

Она молчала. Я попытался заглянуть ей в лицо, изобразил участие.

Осторожно взял за плечи, обнял. Но она резко оттолкнула руку.

Передо мной сидела чужая женщина, в зрачках которой не было ничего, кроме ненависти и презрения.

И они предназначались мне.

21

С той ночи наши отношения кончились. Как будто опустилась стеклянная стена, прозрачная и непроницаемая. И теперь ни одно движение души не могло преодолеть ее.

Мы превратились в два пустых скворечника, висящих один против другого.

В две ракушки, оставленные после отлива на пляже.

В ту ночь с ней случилась истерика. Вцепившись в койку, она кричала, ревела. Царапалась, когда я хотел унять ее, успокоить.

“Из-за тебя я чуть не погибла, ты понимаешь? Я!”

И много еще в том же духе.

Ближе к утру, выпив рома, залезла под простыню – как была, в юбке и сандалиях. На полуслове заснула, вырубилась. А я лежал в темноте и думал, насколько просто все в жизни. Насколько неумолимо все тайное, как в детском рассказе, становится явным. Стало понятным, зачем она вышла за меня замуж, столько лет жила вместе. Почему ее друзья, актеры, вели себя со мной так странно, насмешливо и снисходительно.

И много чего еще вдруг открылось из прошлой жизни – здесь, на острове.

“Все, все шито белыми нитками!”

Лишь я со своим эгоизмом ничего не видел.

Ее жизнь подчинялась театру, актерству. С того фильма, когда она впервые узнала, что такое слава. Наверное, тогда и произошел обмен.

Рокировка. Она получила билет в светлое будущее, но взамен требовалось оставить жизнь – обычную, как у всех людей. И она оставила ее, поменялась.

Слава снова пришла к ней, когда они выходили на поклоны в моей пьесе. Тогда она решила, что это /я/ ключ к успеху. /Я/ капитан корабля, на который у нее билеты.