Книга Господин с кошкой - Денис Драгунский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как не боится их Бог.
Вот, рассказывают, умер Эйнштейн, попал на небеса и стал просить аудиенции у Творца. Намекая на свои особые заслуги.
Ладно. Но только пять минут, не больше. Бог спрашивает:
— Чего тебе?
— Самую малость, — говорит Эйнштейн. — Уравнение общей теории поля.
— Всего-то? Да делов-то! — говорит Бог и велит ангелам принести доску и мел.
Он пишет, пишет, пишет, и вдруг Эйнштейн говорит:
— Стоп. Вот тут ошибка!
— Я знаю, — говорит Бог. И продолжает писать.
бывшая масленица.
У Аверченко есть рассказ про мальчика, который слышит, что завтра будут блины. Он не знает, что такое блины. Он думает, что это какое-то необычайное событие и в честь этого события — какое-то необычайное блюдо.
В самом деле: кухарка мечется, горничная бегает в магазин, мама дает указания, всё чистится и моется, накрывается стол, зажигаются свечи, приходят красиво одетые гости, конфеты-букеты, поцелуи-приветы, просто великий праздник! И вот приносят блины. «О! Блины!» — радостно кричат взрослые, они толпятся вокруг стола, накладывают, наливают, нахваливают.
А мальчик громко плачет. Его окружают, гладят, утешают, спрашивают, в чем дело. «Они круглые! — рыдает мальчик. — И тестяные!»
Проще говоря, оладушки. И все. И фунт дыма.
Грандиозная в своей банальности (или банальная в своей грандиозности) проблема. Волшебные блины оказываются простыми оладушками. Ну, не совсем простыми. Чуть больше размером. Чуть пористей. И шуму вокруг больше. Можно сказать пошлость: один видит в праздничных блинах будничные оладьи, другой и в будничных оладьях может рассмотреть праздничные блины. Но как все это скучно… Господи, почему такая тоска?
— Господи, слышишь ли?
— Слышу, слышу, — психотерапевтичным голосом отвечает Господь.
Не сам, конечно, а его голос, записанный на автоответчик. Ибо подобных стенаний возносится к небу столь великое множество, что у Господа Бога нет физической возможности ответить лично каждому.
— Слышу, слышу, — отвечает Господь. — Оставьте ваше подробное сообщение, и с вами обязательно свяжутся.
Когда? Когда в глазах померкнет свет и дух покинет плоть? Или все-таки раньше, когда блины не будут превращаться в кусочки сыроватого горячего дрожжевого теста, а останутся праздником, который хоть и не всегда, но все же с тобой?
Сплошные вопросы.
— Если у вас есть дополнительные вопросы, нажмите единицу в тоновом наборе или дождитесь ответа оператора.
Но оператор — тоже запись. Он тоже предложит оставить свои вопросы и пообещает связаться. Во благовремении.
В старинной Большой Советской Выездной Анкете был замечательный финальный пассаж: «Если у вас есть ответы на вопросы, которые здесь не заданы, напишите их на отдельном листе (листах) и вложите в данную Анкету».
Список вопросов — не заданных, но бьющих в точку! — тут же сам собою складывается в испуганной голове. И уже не до блинов.
рассказ моего приятеля…
Он резал колбасу и говорил:
— А я тут с Ленкой повидался. Двадцать лет прошло, обалдеть можно. Помнишь Ленку?
— Редкое имя, — сказал я.
— Привет тебе! — сказал он. — Из третьего подъезда. А ты что, к ней не кадрился?
— Нет.
— А я подкадрился, — вздохнул он. — Классная была девочка. И сейчас ничего. Давно замужем, сын — студент… Я говорю: «Как сына-то звать?» Она говорит: «В честь отца». Я говорю: «Ну и как мужа твоего звать?» Она говорит: «Муж у меня Олег Андреевич, а сына я назвала Димой. В честь отца». И на меня смотрит, прямо в глаза.
— Ничего себе! — Я даже присвистнул.
— Вот то-то и оно, — сказал он.
— Хоть на парня поглядел? — сказал я.
— Нет. А зачем?
— Ну, просто, — сказал я. — Взрослый сын, обалдеть. И вообще родная кровь.
— Зачем зря расстраиваться? — сказал он, сгружая колбасу на тарелку и принимаясь за помидоры. — Зачем парня расстраивать? Вообще я не верю в голос крови.
— Правильно не веришь, — сказал я. — Врет она. Мне она то же самое говорила.
— Что? — спросил он.
— То, — сказал я. — Такими же словами. Сына в честь отца, Димой. И в глаза смотрит. Мы же тезки с тобой, ты что, забыл? Классная была девочка, верно. И сейчас тип-топ.
— Ты же сказал, — он развалил помидор надвое, — что к ней не кадрился…
— Я не кадрился, — сказал я. — А она подкадрилась. Ты чего надулся? Она всем врала, тебе и мне тоже.
Он двинулся на меня. Столик уронил, колбаса на пол. У него сносило крышу, прямо на глазах. Здоровый такой бык, накачанный. И нож в руках. Что я должен был делать? Что? Хорошо, там на полу гантели лежали. Едва извернулся, тюкнул и ушел.
Через годик не стерпел, позвонил Ленке. То да се, как муж, как сын, как вообще. И кстати, как наш общий друг Димочка, если, конечно, помнишь.
— Помню, — говорит.
— Давно, — говорю, — его не видел. Лет двадцать, наверное. Как мы со старого двора разъехались, не видел. Жив или как?
— Или как, — говорит. — К сожалению.
— Ничего себе! — Я даже присвистнул. — А такой вроде здоровяк был.
— Да при чем тут? Убили твоего тезку. Нашли на квартире. Криминальные разборки.
— А что, он бандитом стал? — говорю.
— Да нет. Это у ментов отмазка такая. Чтобы не искать.
— Понятно. Сыну рассказала? — ляпнул, сам не знаю зачем.
— Дурак ты. — Она засмеялась и трубку бросила.
маникюр и парфюмерия
— Я уже третий раз хочу спросить… — Она приблизила лицо и зашептала: — Почему у тебя духи такие тонкие-тонкие, почти что дамские? И ногти полированные. Только скажи правду, я тебя не разлюблю ни капельки. Ты случайно немножечко не голубой?
— Господи помилуй! — Он откинулся на подушку и засмеялся. — Нет, я не голубой. Могла, пардон, убедиться. Ногти я сам себе пилкой поправляю. Чего тут голубого? А духи… это духи моей жены. Мой одеколон кончился, я пшикнулся из ее флакона.
— Уже третий раз, между прочим.
— Ну и что?
— Ну и очень зря. Хотя запах отличный. Как называется?
— Понятия не имею, — сказал он. — Поздно уже, давай поспим немножко.
— А почему ты всегда уходил от меня в шесть вечера, — спросила она, — а сегодня пришел в десять и ночевать собрался?
