Книга Адамантовый Ирмос, или Хроники онгона - Александр Холин

Шумный пленум Союза Писателей был в самом разгаре: обсуждались навалившиеся, требующие немедленного решения проблемы непростого многонационального пространства, именуемого Россией. Что говорить, а писательское корыто приняло с лёгкой руки Луначарского и Фадеева статус «наиважнейшей кормушки» с комбикормом за полцены.

Надо сказать, писатели в ЦДЛ забегали чаще всего, чтобы пропустить рюмашку-другую в подвальном буфете, а не перемывать кости и грязное бельё собратьев по стилу. Но на сей момент, в зале собрались маститые и не очень, так как темы дебатов казались насущными.

В зависимости от поднимаемых тем выступающими ораторами, посреди классиков рождались глубокомысленные рассуждения и вспыхивали моментальные драчки «за» и «противостояния». О литературе уже никто не думал, так как срочно надо было отстаивать своё мнение и выбивать место у кормушки. Обычно из всего этого возникали очередные «охоты на ведьм» да поиски внутреннего врага: идеология – вещь серьёзная, одной перестройкой от неё не избавишься.

Никита заскочил сюда в надежде увидеться с приятелем-стихоплётом, само-собой неповторимым гением, да так и остался, слушая самозабвенные русофобские, юдофильские, патриотические восклицания ораторов.

Опрометчиво развесив уши, он даже не заметил, как искусные ораторы навешали ему такой лапши, что и сам он решил податься в подобные трибуны.

Оттесняя знакомых и малознакомых, Никита успешно прокладывал себе путь на сцену, к заветной трибуне, поскольку именно она была сейчас тем местом под солнцем, за которое положено бороться всем трибунам-ораторам, оттеснив сытные кормушки и корыта на задний план. Переговорив с парой-тройкой президиумных заседал, он выбил-таки желанное место и время на вдохновенную речь.

– Эх, давно не брал я шашку в руки, – пробормотал Никита, пробираясь к кумачовой тумбе.

Оглядывая зал, он привычно искал среди очков, пиджаков, платьев что-нибудь такое галантерейное, на чём может сосредоточиться взгляд. Из всей пестроты партера он выделил даму не слишком старую, довольно упитанную, но главное – на ней было надето что-то, похожее на китайский пеньюар: розово-жёлтые драконы слились в экстазе посреди экзотических лиан и папоротников. Никите даже захотелось заглянуть под кресло, чтобы убедиться в наличии кружевных оборочек на экзотической хламиде. – Надо же, наши поэтессы в присутственные места в неглиже изволят?

Тем не менее, объект был, мысль тоже. Не хватало связного повествования об подступивших обуревающих чувствах, но в таких случаях Никита предпочитал вспоминать слова Иисуса, заповедовавшего апостолам не заготавливать парадных речей и проповедей: Господь сам знает, какие слова вложить в уста глаголющему, особенно если тот вносит в жизненную суматоху часть хоть какой-то истины.

На трибуне, как положено, стоял графин, вероятно, еще со времён зарождения исторического материализма. Налив себе воды, вкусом очень похожую на прокисшую атмосферу в зале, Никита отыскал глазами выбранную жертву и обратился прямо к ней:

– Я вот здесь послушал выступления многих уважаемых, – он сделал сакраментальную театральную паузу, – и не без основания подумал, что устраиваются нынешние пленумы для исписавшегося или вообще бесталанного большинства, прорывающегося к кормушке. Ведь во времена Бояна, Державина, Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Бунина, да и в Серебряном веке тоже никогда не было Союза Писателей или Художников. Откуда эта кровавая мозоль среди верховых, оседлавших Пегаса? Зато Союз Писателей богат членами, этого никому не отнять.

Мигом рухнувшая в зал тишина воодушевила Никиту. Мысли, образы, соображения, давно зревшие в сердце, стали выстраиваться во вполне понятную картину мышиной возни под царственной вывеской «Союз Писателей». Вероятно, не стоило в эту пустую драчку ввязываться: гневной речью, похожей на порыв ветра, такую махину не остановить – но уж если первый шаг сделан… Пеньюарная жертва плотоядно взирала на молоденького, но уже осмелившегося, – что б ему!..

Никита не отвёл взгляда, наоборот. В одраконенной даме, любопытные глазки которой весело поблескивали на откормленном оштукатуренном лице, пред ним предстал весь СП в великолепии социалистического реализма.

– Поднимите руки, – продолжил он, – кто из вас вместо того, чтобы работать со словом, над словом, писать стихи, песни, прозаические эссе, опусы и романы собираются здесь и слагают слова в лозунги типа: «Русские мешают возрождению Руси!» или «Восстановлению порядка в России мешают жиды!». Ага, лес рук и бурные аплодисменты! В общем, хорошему танцору всегда что-то там мешает. Я вижу в президиуме одного из прежде выступающих и отважных. Скажите, Юрий Александрович, а много ли килограмм прозы у вас вышло за последнее время? – обратился он к одному из президиумных писателей. – Нет, лучше сформулируем по-другому: у вас вышло в свет более сорока томов многокилограммовой прозы. Я ничего не путаю?

Я не против ваших сочинений, отнюдь нет, но здесь несколько минут назад вы, милостивый государь, заявили, мол, гнать из России жидов и всё тут. Пусть русские только русских читают. Я знаю одну кандидатуру на выгон. Это женщина. В частности – Юнна Мориц, о которой вы тоже только что поминали. Эта поэтесса искренне считает нашу страну своей Родиной, живёт в ней, Никуда не эмигрируя, работает для страны, то есть для русских. Более того, считает себя истинной уроженкой державы под именем Русь. А строчки её стихов, например, «Собака бывает кусачей только от жизни собачей» или «Шёл и насвистывал ёжик резиновый с дырочкой в правом боку», знает любой первоклассник.

Так кто же для этой страны сделал больше: многоуважаемый Юрий Александрович с грудой изданных томов, которые, увы, никто не читает и которые не годны даже для туалета, потому как отпечатаны на мелованной бумаге, или эта поэтесса одной строчкой своего стихотворения?

Хотите знать, во что выливаются писательские бдения? Пожалуйста: на Масленицу у парадного подъезда ЦДЛ сожгли соломенное чучело Евтушенко. Он что, заказал посильную помощь в рекламе, поскольку давно уже исписался?

Писатели меняют стило на френч рекламного менеджера! А скажите-ка мне, уважаемые, был ли, скажем, Пушкин или Гоголь, в каком ни на есть Союзе Писателей, я уже задавал этот вопрос? Что? Не было тогда этого? То-то и оно! Просто не надо было русским писателям становиться членами. Люди вместо междоусобия работали и не мешали другим. Конечно, ссоры да междусобойчики имели место и тогда, не отрицаю. Но люди не мешали друг другу: никто никого никуда не выгонял. Одно только изгнание Пастернака или Бродского стоит презрения к Союзу так называемых писателей!..

Зал уже давно раскалённый и заведённый вдруг взорвался фальцетом обиженного члена СП:

– Поджидок!

Никита с удивлением отметил, что визжала пеньюарная дама, а её драконография оскалила свою хищническую сущность, готовая порвать на портянки Нового Цицерона. Зал, подгоняемый визгом, словно ломовой мерин пьяным извозчиком, подхватил:

– Гнать его! Вон из России!

– Пошёл вон!

– Вали из России, жидовский прихвостень!