Книга Голоса летнего дня - Ирвин Шоу

— Десять?! — воскликнул Бенджамин. — Но нам обещали по пятнадцать плюс чаевые!

— Ах ты мой миленький! — усмехнулась старуха. — Знаю, что обещали. Но один ваш паренек, — она указала на юношу по фамилии Каннингем, который сидел, обхватив голову руками, — имел несчастье опрокинуть целую тарелку супа на красивое и дорогое платье одной леди. Платье испорчено навеки, так сказала эта леди. А стоило оно целых пятьсот долларов, и покупала она его в каком-то шикарном магазине в Париже. Кто, скажите, должен возместить ей потерю?.. Не я же… Так что по десять, парни, и еще скажите спасибо, что у мистера Дайера такое доброе сердце!

— Каннингем, ты что, действительно испортил платье этой дамы? — спросил Бенджамин.

— Да, подумаешь, всего и делов-то, что уронил несколько капель супа на ее старые титьки!.. — ответил Каннингем, даже не подняв головы. Это был хрупкий юноша и, проработав почти двадцать четыре часа кряду, он сидел за столом, точно недавно вышел из нокаута, и, похоже, не слишком понимал, что происходит. — Пятьсот долларов… — пробормотал он. — Да моя мать покупает куда лучшие платья в универмаге Бамбергера в Ньюарке. И обходится каждое всего в двадцать пять долларов девяносто пять центов.

— Ну вот, парни, — сказала ирландка, указывая на разложенные на столе аккуратные кучки. — Подходите, берите и кончайте ныть и жаловаться! По одиннадцать пятьдесят на каждого!

— А за что доллар пятьдесят? — спросил кто-то из мальчиков.

— Доля каждого, из общих чаевых, — объяснила старуха.

— О Господи!.. — простонал один из юношей. — Вы уверены, что эти бедняги, эта белая кость, что гуляла здесь сегодня, могут позволить себе так потратиться на чаевые? Да они, чего доброго, останутся без икры в будущем году, если станут так швыряться деньгами! Черт бы их всех побрал…

— Никакого богохульства у себя на кухне я не потерплю! — вскипела старуха. — Особенно от таких, как вы! — И с этими словами она выплыла из кухни в подсобку. Сняла фартук, повесила его на крючок, закрыла в подсобку дверь и заперла ее на ключ.

Каннингем откашлялся и запел:

— Там носить зеленое никак, никак нельзя…

Остальные юноши дружно подхватили:

— Такая уж это странная дурацкая страна! — Голоса их гулким эхом отдавались под сводами огромной холодной кухни. — На виселицу попадет всяк, кто по улице пройдет, одетый весь в зеленое, в зеленое, зеленое…

— Это еще не конец! — воскликнул Каннингем.

Тут в кухню ворвалась разъяренная старуха. Пошатываясь, она подошла к Каннингему и погрозила ему пальцем:

— Я не позволю оскорблять ирландцев! Гляди у меня, парень!

— Да он сам ирландец, леди, — сказал кто-то из юношей.

— Знаю, какой он ирландец, — пробормотала старуха. — Подонок он, больше никто! — И снова вышла из кухни. Они слышали, как она неверной походкой направилась через холл к себе в спальню.

— Ладно, — поднявшись, заметил Бенджамин, — в жизни своей еще так не веселился. Иду спать.

Они договорились, что уедут завтра в одиннадцать утра, и устало поплелись наверх, на третий этаж, где под самой крышей разместились комнатушки для слуг.

Подойдя к двери в свою комнату, Бенджамин обнаружил, что она заперта. Борясь со сном, он пытался понять, как такое могло случиться. Он помнил, что перед тем как спуститься вниз, оставил ключ в двери — ведь в комнате у него не было ничего ценного, ничего такого, на что бы мог позариться вор. Но теперь… теперь дверь была определенно заперта и ключа в ней не было… Он пытался поднажать, навалился на нее плечом. Дверь не поддавалась. Тогда он толкнул дверь в соседнюю комнату. Свет там был включен, Каннингем, слишком уставший, чтобы раздеться, распростерся поперек койки.

Бенджамин рассказал ему о двери и отворил окно — посмотреть, сможет ли проникнуть в свою комнату, окно которой находилось футах в трех. В помещение ворвался поток ледяного воздуха, и Каннингем жалобно застонал. Вдоль края покатой крыши тянулся водосточный желоб, сама крыша была покрыта деревянной дранкой, за края которой тоже можно было ухватиться кончиками пальцев. И вот Бенджамин осторожно шагнул на наружный подоконник и стал пробовать желоб на прочность.

— Можешь потом сказать ребятам, — заметил он, обернувшись к Каннингему, — что я пал смертью героя.

Каннингем из последних сил поднялся с кровати и, высунувшись из окна, наблюдал за тем, как Бенджамин дюйм за дюймом подбирается к своему окну, стараясь не смотреть вниз, на землю.

— Да давай же побыстрей, ради Бога! — взмолился Каннингем. — Мерзну я, слышишь?

Наконец Бенджамин достиг своего окна и попытался открыть его. Окно тоже оказалось запертым. Ветер продувал его тонкую рубашку насквозь (белые куртки и галстуки-бабочки они оставили на кухне). Жалюзи внутри были опущены, хотя он точно помнил, что не приближался к окну за те несколько минут, что находился в комнате перед работой.

— А, черт с ним! — сказал он Каннингему. Достал из кармана носовой платок, обернул им ладонь и выбил верхнюю часть стекла. Затем, запустив руку внутрь, нашарил задвижку, повернул ее, приподнял раму, потом — жалюзи и вполз в окно. Уже оказавшись внутри, высунулся из окна и сказал Каннингему: — Все о’кей. Можешь идти спать.

Каннингем закрыл свое окно. Бенджамин подошел к двери и включил свет. Затем осмотрел комнату. Он весь так и дрожал от холода — в разбитое окно со свистом врывался ледяной ветер. Постель была в беспорядке. Одеяло сорвано и валяется на полу, смятая простыня съехала. Наволочка на подушке вся в пятнах — от губной помады…

Блондинка, подумал Бенджамин. Пьяная белокурая шлюха! Наверняка охотилась за третьим парнем, а потом заперла дверь и забрала ключ с собой, чтобы воспользоваться комнатой еще раз. Его расческа и щетка тоже валялись на полу. Он подобрал их. В расческе застряли два-три тонких светлых волоска. Неудивительно, что она выглядела столь безукоризненно причесанной, когда спускалась в зал по лестнице. А что, если просто завернуться, укутаться поплотнее в пальто и лечь спать на полу? «Ну уж нет, — подумал он в следующую секунду, пытаясь побороть приступ бешеной и бессильной ярости, захлестнувшей его. — Не собираюсь доставлять этой сучке такого удовольствия!» Он взял пальто и попытался заткнуть им дыру в стекле. Теперь дуло меньше, но все равно в комнате было страшно холодно. На улице наверняка градусов десять мороза. Весь дрожа, он подобрал простыни и застелил кровать. Пятна от помады оказались в самых странных местах. И еще он заметил на простыне большое пятно спермы и уловил хоть и слабый, но вполне различимый раздражающий запах. Выключил свет, улегся на постель прямо в одежде, только ботинки скинул. Натянул тоненькое одеяло до подбородка. Как только тело немного согрело простыни, ноздри защекотал затхлый запах набитого сеном матраса, аромат духов, запах влагалища и мужского семени. Здесь так и воняло сексом. И ему никак не удавалось уснуть, несмотря на страшную усталость. Он лежал и пытался дышать ртом, чтобы не чувствовать, что всем телом жаждет эту девушку, которую совсем недавно оттрахали на его постели двое мужчин. И еще подумал, что если бы сейчас отворилась дверь и она вошла в комнату, он заключил бы ее в объятия. И тоже занялся бы с ней любовью, если б она приняла его.