Книга Четыре с лишним года - Олег Рябов

Регулярно пишет только мама, но говорят, что материнские чувства самые сильные. Не знаю, читаете ли вы газеты (вероятно, нет), так в «Комсомолке» от 19.10.42 была очень интересная статейка: письмо какой-то Лиды из Саратова на фронт. Не хотелось бы получить такое письмо, живя здесь под землёй на положении крота. Хорошо, что будущее у меня пока неопределённо! Маме хочется увидеть меня, так для неё есть песня:

«Вы меня не ждите,

Шибко не грустите.

Путь на Запад

Труден и далёк!»

А сон мой, Таська, – в начале войны – кончался где-то на юге Европы. Длинный путь предстоит.

9.11.42

Самое приятное на фронте – водка, баня и табак! О первом говорить не приходится, ясно без слов. Второе – баня, но фронтовая баня – это вам не обычная баня. Она устраивается в блиндаже, топится «по-чёрному», когда «поддадут», то получается крепко. Даже в мороз приходится вылезать наружу и отпыхиваться минут 5, а затем снова на полок. Ну а табак, это на любителя. 8 ноября я имел все три удовольствия. Попарился, выпил, хотел письмо написать, но уснул. Под вчерашним впечатлением пишу сегодня.

Вообще, праздники прошли в мирной обстановке. Здесь наступает зима: речка замёрзла, но снега ещё нет. Наконец-то мы дождались сухой погоды, а ждали её с апреля. Всё лето и осень провели в непросыхающих лесах. Писать становится не о чем – опять будни войны. Я пишу много, когда события вертятся и нарастают, когда близко смерть, когда жизнь становится дороже и интересней. Вероятно, поэтому и мне мало пишут, регулярно пишут мама и Орлова.

Такие хорошие конверты мне дает Лукинов, и только для писем домой!

15.11.42

Таська, ты пишешь, что не получаете писем – очень жалко и обидно. Вновь их не напишешь, повторяться – не хочется. Я писал 25.10 и 1.11.42 года.

Сегодня выпал первый снег – хорошо!

Приятно, что Миколку начальство ценит и не отпускает на фронт. Правда, и здесь побывать необходимо, но для него это очень рискованно. Самое хорошее для его родителей то, что он на старом месте.

Тася, ты раньше писала о друзьях, а теперь перестала. Как Лёля, Леночка, Галинка? Напиши, мне всё о них очень интересно; ведь только эти маленькие строчки связывают меня с вашим миром. Напиши о городе, о театре, о кино, о дворе, о яблоках, о картошке. Прошло лето, а я не видел ни одного огурца, ни одного яблока. Таська, если писать редко, то можно писать о многом и интересно. Бывает, что и отсюда писать нечего, когда нет особенных впечатлений, которыми так богата война, письма получаются сухими и скучными.

Сейчас я задаю только один вопрос: «Где и с кем воюют «академики» Аська и Кирик?»

Вчера пришёл приятель из артполка, пом. по радиосвязи, говорит: «Рябов, Рябов, ведь у тебя души не осталось, тебя интересует только то, что надо для войны!» Это он в смысле работы – мне ничего не хочется делать, что не требует обстановка. Он утверждает, что если его не убьют, то он обязательно замёрзнет зимой (здесь это тоже не трудно), всё вспоминает, что пропала их молодость, что они ничего не видели и завидуют тем, кто в тылу. Мне смешно его слушать, как по-разному мы мыслим. Я пропал бы с тоски, если бы был сейчас дома. Правда, мне иногда хочется, очень хочется попасть домой и посмотреть на всех вас, но и только.

Наша молодость не прошла, она идёт и сейчас, хотя дома мы будем очень не скоро. Я бы не выкинул из жизни ни одного года: школа – 9 лет, работа – 3 года, и это была школа жизни, и совсем не напрасно. Был лишний год в институте, но он дал один кубик на петлицу, без которого я не попал бы на фронт. И о последних полутора годах – если вернусь домой, я никогда не пожалею. Пока всё.

Скажите Галинке Александровой, что на фронт ещё не поздно, война только разгорается, что война не игрушка – пусть прочтёт Черчилля от 13.11.42 о том, сколько немцев ещё на Западе.

Всё, снег продолжает падать, коптилка догорает, люди спят.

20.11.42

Тася, ты пишешь, что 8-го выпили – так это замечательно! А почему Лёля с вами не гулял? Я доволен, что на горизонте появился Сущинский, почему он мне не пишет? Да, а Лёгочка, кажется, тоже начал воевать – он в танковой части, но это не совсем хорошо. У вас в Горьком теперь все побывали, кроме меня и Миколки, нас отделяют 2000 километров, и плюс к этому я нахожусь в такой глуши, как никто.

Здесь очень красиво, особенно ночью. Вылезаешь из-под земли, а кругом покрытые инеем сосны и ели. Вспоминается жуткий январь, озеро Селигер: я верхом, один, объезжаю разбитый разрушенный дом отдыха «Селигер». А сейчас здесь, в блиндаже, тепло, как дома, играет брошенный фрицевский приёмник, марш сменила гавайская гитара. Вот как ваш Рябов здорово воюет, не каждому так приходится. От передовой мы отодвинулись, и давно я не слышу свиста мин и разрывов снарядов, уже скучать начинаю по ним.

Приёмник играет прекрасное танго. Вы давно, вероятно, не слыхали такой музыки, а мне почему-то сейчас очень захотелось попасть в большой зал с публикой.

22.11.42

Таська! Пьер говорил: «Надо верить в возможность счастья, чтобы быть счастливым…»; «оставим мёртвым хоронить мёртвых, а пока жив, надо жить и быть счастливым». Это прекрасные мысли. Они тебе нравятся? Это мудрая философия – постарайся придерживаться её. А в артполку на моём месте теперь земляк из Горького; куда ни сунься – всё из Горького, на рациях «зав. Ленина», «зав. Фрунзе», на столе калибратор стоит, так Саша Салин его при мне только еще разрабатывал, пушки в полку с «92-го», танки из Сормова, а люди, если не горьковские, то все там побывали. А мой радиотехник – лесовод из Красных Баков, так он с радио дела никогда не имел (война!), – что я с ним делать буду? Был у меня хороший мастер, учиться уехал, и теперь я один на всю дивизию; по штату людей много положено, а в действительности никого нет. Работой и положением я очень доволен и никому уже не завидую, потому что я на фронте; есть и другие причины.

Тася, я не прошу тебя писать письма, кроме обязательной открытки один раз в месяц. Это необходимо для внутреннего успокоения; в людях есть хорошая и плохая черта – это вечная тяга, привязанность к Родине. У меня она выражена сильнее, чем у других. Я сегодня имел разговор на такую тему: плохо быть человеком, потерявшим родину (в широком смысле), а среди молодёжи много таких.

Во сне я сегодня плыл по Волге (спал 13 часов) на большом пароходе. Где-то за лугами садилось солнце, у перил стояла Надя, и я ей рассказывал об Азии, об Урале и говорил, что Волгу ни на что не променяю. Тася, ты ни разу не написала о Волге? Всё-таки хочется посмотреть на Горький. Раз во сне я был там и занятно – стоял в коридоре перед зеркалом и думал: надеть пальто или шинель (мою родную шинельку). Тася писала, что видела Кирика и Аську, Абрама А. И вид у них «тот»! У нас у всех здесь вид далеко не тот!

28.11.42

Таська, теперь я – коммунист! Два месяца назад, когда наша часть попала в окружение, меня разыскал политрук со словами: «Нам, Рябов, надо серьёзно поговорить. Пойдём погуляем!»