Книга Черный сок - Марго Ланаган

Птица-макао, сидящая высоко на дереве, прокричала через всю площадь:

— А вот и главный весельчак! Сейчас начнется представление!

По деревянным ступеням поднялся разряженный человечек — с перьями на голове, с шипами на плечах. Остановившись между двумя охранниками, он раскинул руки. Толпа затихла. Человечек в плюмаже заговорил, доставая писклявым голосом до самых дальних уголков и балконов. Зрители слушали, и чувства их менялись от недоумения к разочарованию и досаде.

Птица-макао залилась идиотским смехом:

— Порка отменяется, граждане! Мартышки разбежались из клетки. Мартышки шныряют по городу, дразня сторожевых собак и громя кладовые.

Человечки начали собирать пожитки и расходиться. Оратор в плюмаже сделал останавливающий жест и продолжил речь, однако толпа таяла, и скоро от нее осталось меньше половины. Теперь мы могли приблизиться к королеве и стать цепью перед постаментом. Я и Гууролуумбуун стиснули легко возбудимую Хлууробнуун с боков.

— А вот и рубящий! — надрывалась от восторга птица-макао. — На пару с рубимым. Прощайся с головой, скверная мартышка!

— Смотрите! Там, у больших дверей, — сказала Бууруундуунхууробуум.

Подняв голову, я увидела милого малыша, грязного и спотыкающегося — его вели под локти два стражника с шипами на плечах. Человечки кричали и плевали в него. Порыв ветра донес запах пота и смятения, объявшего испуганную душу, но даже сквозь дурную волну пробивался знакомый соломенный аромат возлюбленного повелителя.

Его вытолкнули на деревянный постамент и заставили опуститься на колени.

Следом поднялся еще кое-кто. Наглухо застегнутый иссиня-черный плащ летел, как лоскут беззвездной ночи. Лицо покрывал капюшон. Вонь была нестерпимой. Человечки всегда движутся слишком быстро, но этот побил все рекорды: не успели мы вздохнуть, а он уже стоял, обеими руками сжимая топор и пуская в толпу солнечные зайчики. Растерянность лишила нас сил, стреножила, превратила в глыбы застывшей боли.

И тут милый Пиппит поднял голову. Волосы его раздались, как грязные ленты, и он увидел нас полными слез глазами. И узнал нас.

Его узнавание лязгнуло вокруг наших ног долгожданной цепью. Едва шевельнув ртом, он скомандовал — и после стольких дней вынужденной самостоятельности, проведенных на безлюдье либо среди испуганных человечков с пиками, мы с невыразимым облегчением подчинились: дружно, как один, опустили зады и взметнули передние ноги, становясь на дыбы и показывая свой истинный рост.

Человечки отпрянули, словно пыль, сметенная порывом ветра. Пиппит скомандовал снова, и я затрубила, как он учил. Мои сестры и королева Бууруундуунхууробуум сделали то же самое. Человечки отбежали дальше. Мы вложили в голос всю нашу мощь, весь жар больших сердец, и окружающие здания содрогнулись, роняя хлопья штукатурки.

Пиппит подозвал Бууруундуунхууробуум. Остальные стояли на задних ногах, являя свой рост, трубя свою любовь и покорность…

«У стражников только глаза блестели бусинками, — вспоминает иногда Бууруундуунхууробуум, — как у детишек, заглядывающих через забор. Но черный человечек — тот сразу все понял. Он заметил, как Пиппит меня позвал. Всё случилось молниеносно! Он прыгнул, взмахнул топором, схватил Пиппита… Что мне оставалось делать?»

«Ты поступила правильно!» — уверяем мы, хотя в тот момент, когда иссиня-черная тряпка взлетела и приземлилась в гуще человечков, мы поняли: королева сделала — вынуждена была сделать, — ужасное зло.

«Остальных я просто отодвинула с дороги. Никто не пострадал, верно? Отступили без шума: оружия у них все равно не было. И потом, они видели, что случилось с первым. Сломав одного, я уберегла по меньшей мере троих… А главное, он был спасен!»

— Он спасен! Он с нами! — трубила Бууруундуунхууробуум, и Пиппит, сидя у нее на голове, смеялся и называл нас птичьими именами.

Сперва мы шли обычным строем, однако, глядя на Пиппита, столь слабого и неприкрытого, и помня, что злые человечки хотели его умертвить, я выдвинулась вперед, чтобы проложить путь королеве Бууруундуунхууробуум, чего иначе никогда бы не сделала. Остальные сплотились по сторонам, защищая драгоценную ношу от возможного нападения. Мы покидали площадь, и человечки, бурля и крича, расступались перед нами и смыкались позади. Постепенно мощеные улицы закончились, дома сделались меньше, и толпа отстала. Лишь детишки-оборванцы провожали нашу процессию широко открытыми глазами. А Пиппит, милый Пиппит восседал у королевы на голове и весело щебетал, называя нас птичьими именами.

И вот мы шествуем через бескрайнюю неизведанную страну, все дальше и дальше от привычных мест. Когда мы по приказу Пиппита свернули с проторенной дороги, и впереди замаячили плавные очертания гор, Хлууробнуун возбужденно прошептала:

— Я поняла! Милый Пиппит ведет нас к Лесистым Холмам!

— Может, он и впрямь ведет нас к смерти, — говорит мать наша Бууруундуунхууробуум в грустные минуты. — Даже я не узнаю этих мест, а ведь мне довелось побывать везде: и на лесоповале, и в порту, и на дорожных работах. Здесь все другое — растения, животные, камни… И всюду эти барханы, десять тысяч одинаковых барханов. Не понимаю, как Пиппит находит среди них дорогу.

— Кто знает? — отвечает счастливая Хлууробнуун. — Да и какая разница!

— Никакой, это уж точно! — вторит ей Гууролуумбуун.

Никому из нас нет дела, куда направляется милый Пиппит. Каждый вечер он выводит нас к водопою и доброму пастбищу, и каждое утро мы просыпаемся от брызг его жаркого голоса, от благодати его поцелуев и ласковых объятий. Без плетки, без пики, без гневных окриков — только с песней, с веселой нескончаемой песней ведет нас милый Пиппит вперед, навстречу новым рассветам.

Дом для многих[5]

Дот был очень молод. Приходя к Барду, он внимательно наблюдал за ним и спрашивал о разных вещах.

— Это? — усмехнулся Бард. — Дом для Троих, верно?

— Верно, Бард Джо. — Дот уселся и приготовился слушать.

Бард тоже сел и положил потертый деревянный ящик на циновку.

— А ну, малыш, назови имена Троих.

— Анне, Роббре и Вилджастрамаратан.

Бард важно кивнул, и Дот просиял.

— Анне, конечно, хозяйка в доме. Она колет дрова, жнет пшеницу, готовит пищу и пасет скот. Мы понятия не имеем, как у нее на все хватает рук, однако в доме всегда порядок, и Анне, хлопоча, постоянно напевает.

Дот видел женщин, работающих в огороде. Он видел руки матери — сильные, красивые, не знающие ни минуты отдыха.

— Роббре, наоборот, типичный мужчина, — продолжал Бард. — Носит удобные одежды и все время сидит в чайном шатре, беседуя с Бардом о мудрости. Ему немного надо для счастья. И это правильно. Голос его подобен сердцебиению: низкий, еле слышный, но никогда не смолкающий.