Книга Смерть ради смерти - Александра Маринина

– Очень хорошо, – обрадовался Миша. – Вотвидите, что получается, когда не сковываешь себя предварительно поставленнымирамками. Когда это случилось?

– Года три назад. Да, правильно, Димочке былодвенадцать лет.

Миша записал номер поликлиники и фамилию врача.

– Давайте еще подумаем, – попросил он. – Ещенебольшое усилие, и на сегодня закончим.

Но в этот день они так больше ничего и не вспомнили. Когдаза Красниковыми закрылась дверь, Ольшанский приветливо улыбнулся Мише.

– Ну и молодец же ты, старлей, я прямо любовался,глядя, как ты работаешь. Тебе бы не опером, а следователем быть. Может, сменишьквалификацию, а? Погоди минут десять, я сейчас вынесу постановление о выемкемедицинской карты и поедем в поликлинику, поговорим с этим окулистом.

Через час они входили в просторный вестибюль детскойполиклиники. За мучительные усилия в первой половине дня они были вознагражденытем, что нужная им врач Перцова оказалась на работе.

– Да, Дима Красников стоял у меня на учете, – подтвердилаона, достав пачку карточек из картотечного ящика. – Я подозревала, что егоблизорукость может быть следствием предрасположенности к диабету. Видите, уменя стоит «диабет» и знак вопроса.

– А почему знак вопроса? Разве не удалось выяснить этодо конца? – поинтересовался Ольшанский.

– Видите ли, диабет очень часто передается понаследству. Я спросила у матери, но она диабет по своей линии отрицает, –ответила Перцова, глядя в карточку. – А вопрос с отцом остался открытым, уменя написано: об отце сведениями не располагает.

Миша в это время пролистывал амбулаторную карту ДимыКрасникова. Анамнез почему-то не собирал никто из врачей, кроме окулиста, и вкарте было записано в точности то же самое, что говорила им Перцова, глядя вконтрольную карточку: по линии матери такие-то и такие-то заболевания,сведениями об отце не располагаем.

Выйдя из поликлиники, Ольшанский устало пошевелил плечами,не доведя движение до конца и так и не расправив их. Он ужасно сутулился приходьбе.

– Не попали, – констатировал он. – Лыковсовершенно определенно знал, что у мальчика приемными являются оба родителя. АПерцова этого не знает. Она считает, что у Димы мать все-таки родная. Но ты носне вешай, старлей. Ты этим Красниковым мозги сегодня на правильную волну настроил,глядишь, они чего и вспомнят. А насчет моего предложения подумай. Из тебяотличный следователь выйдет, ты с людьми умеешь разговаривать, не то что я.Раньше мне Володька Ларцев сильно помогал в этом, я самые трудные допросы нанего спихивал, вот мастер был – экстра-класс. И ты таким станешь, попомни моеслово. Мне бы в помощь тебя да Настасью, я бы весь преступный мир на ушипоставил, – вдруг расхохотался он. – Слушай, а чего это она меняизбегает? Не любит, что ли? Все по телефону да по телефону, не приедет никогдасама.

– Что вы, Константин Михайлович, Анастасия Павловна васочень уважает и ценит чрезвычайно высоко, – осторожно выбирая выражения,произнес Доценко, внутренне сжавшись. Он прекрасно знал, что Каменская еготерпеть не может, а после истории с Ларцевым еще и побаивается.

Ольшанский остановился на перекрестке, ожидая зеленый сигналсветофора. Миша стоял сзади, у следователя за спиной, и не видел выражения еголица. Внезапно Константин Михайлович обернулся и взялся рукой за отворот моднойМишиной куртки.

– Слушай, старлей, у меня с Каменской все счеты позади.Она умная девка, голова у нее работает как часы, а характер – не хуже моего.Если она считает, что в истории с Ларцевым есть моя вина, – пусть считает,я спорить не стану. Вина действительно есть. Но обсуждать эту историю я ненамерен ни с ней, ни с кем бы то ни было другим. А вот для дела будет лучше,если мы с ней будем дружить. Пусть перестанет меня сторониться, передай ей,ладно?

– Я передам, Константин Михайлович, – уже спокойноответил Доценко. – Я думаю, она будет рада это услышать. Она действительнопобаивается с вами общаться, вы бываете иногда излишне резки.

– Ох ты, батюшки! – рассмеялся Ольшанский. –Какие нежности! А ты, старлей, молодец, аккуратно выражения выбираешь. Она,небось, говорила, что я хам первостатейный. Ну, говорила?

– Нет, – мягко улыбнулся Миша, – я никогда непозволяю другим перевирать показания и сам этого не делаю. Она сказала именното, что я вам передал: вы иногда бываете излишне резки.

– Тебя с толку не собьешь, старлей, –удовлетворенно произнес Ольшанский, – ты с виду конфетный, а на зубахжелезный. Думай, думай над моим предложением, не забывай то, что я тебе сказал.И вот что еще. Завтра 19 января, Крещенье, моя жена блины будет печь. Придешь?Девчонок моих посмотришь, они у меня уже большие, но забавные до ужаса.

– Это неожиданно, – снова улыбнулся Миша, –но приятно. Я сделаю все возможное, чтобы отменить то, что уже запланировал назавтра.

– Вот это высший пилотаж, – очень серьезно сказалКонстантин Михайлович. – Тебе, старлей, цены нет. Тебя в Дипломатическойакадемии, случаем, не обучали?

– С чего вы решили?

– Ну ты меня совсем-то за придурка не считай, –почти обиделся следователь. – Хочешь, я переведу то, что ты мне сейчассказал? Твою мать, старый козел, ты что же, думаешь, у меня на завтрашний деньдругих дел нет, кроме как блины с тобой кушать? Да у меня, молодого и резвого,все вечера на месяц вперед распланированы, и завтра я тебе скажу с сожалением вголосе, что, несмотря на все мои старания, часть нужных и важных дел,назначенных на вечернее время, мне отменить не удалось, если ты своими куринымимозгами допереть не можешь, что я к тебе на блины не пойду, даже если буду соскуки и безделья подыхать, потому что блины твои и девчонки твои, недомерки, мне,молодому и резвому, не интересны. Ну как, дословно перевел или с литературнымивольностями?

– У вас получился перевод с английского накитайский, – засмеялся Миша, внутренне опять сжавшись. Да, следовательОльшанский язык в узде не держит, не задумываясь ставит людей в сложное инеприятное положение. Немудрено, что Анастасия Павловна его не любит и общатьсяс ним не хочет.

– Почему именно с английского и именно на китайский?

– А потому, что при переводе с английского на китайскийпроисходит приращение объема текста примерно в восемь раз. Английский языкочень емкий, а китайский – сложный, витиеватый, с множеством дополнительныхопределений. Я вам сказал ровно шестнадцать слов, а в вашем переводе сколько?

– Ладно, выкрутился, – махнул рукойОльшанский. – Голыми руками тебя не возьмешь. Тебе в какую сторону?

– Я на работу вернусь, так что мне на Серпуховскуюлинию надо.

– Тогда поехали вместе по Кольцевой, я на «Павелецкой»выйду, а ты на «Серпуховской» пересадку сделаешь.

Они вместе двинулись к зданию метро. Уже давно стемнело, снеба сыпались крупные хлопья мокрого снега. Миша Доценко шел с непокрытойголовой, и белые хлопья облепили седой шапкой его тщательно подстриженные иуложенные черные волосы. Ольшанский шел ссутулившись, засунув руки глубоко вкарманы пальто и натянув на голову капюшон. Всю оставшуюся дорогу они усталомолчали.