Книга Преступление и наказание - Федор Достоевский

– Этака кляча да повезет!

– Да ты, Миколка, в уме, что ли: этаку кобыленку в такутелегу запрег!

– А ведь савраске-то беспременно лет двадцать уж будет, братцы!

– Садись, всех довезу! – опять кричит Миколка, прыгая первыйв телегу, берет вожжи и становится на передке во весь рост. – Гнедой даве сМатвеем ушел, – кричит он с телеги, – а кобыленка этта, братцы, только сердцемое надрывает: так бы, кажись, ее и убил, даром хлеб ест. Говорю, садись!Вскачь пущу! Вскачь пойдет! – И он берет в руки кнут, с наслаждением готовясьсечь савраску.

– Да садись, чего! – хохочут в толпе. – Слышь, вскачьпойдет!

– Она вскачь-то уж десять лет поди не прыгала.

– Запрыгает!

– Не жалей, братцы, бери всяк кнуты, зготовляй!

– И то! Секи ее!

Все лезут в Миколкину телегу с хохотом и остротами. Налезлочеловек шесть, и еще можно посадить. Берут с собою одну бабу, толстую ирумяную. Она в кумачах, в кичке[14] с бисером, на ногах коты,[15] щелкаеторешки и посмеивается. Кругом в толпе тоже смеются, да и впрямь, как несмеяться: этака лядащая кобыленка да таку тягость вскачь везти будет! Два парняв телеге тотчас же берут по кнуту, чтобы помогать Миколке. Раздается: «ну!»,клячонка дергает изо всей силы, но не только вскачь, а даже и шагом-точуть-чуть может справиться, только семенит ногами, кряхтит и приседает отударов трех кнутов, сыплющихся на нее, как горох. Смех в телеге и в толпеудвоивается, но Миколка сердится и в ярости сечет учащенными ударами кобыленку,точно и впрямь полагает, что она вскачь пойдет.

– Пусти и меня, братцы! – кричит один разлакомившийся пареньиз толпы.

– Садись! Все садись! – кричит Миколка, – всех повезет.Засеку! – И хлещет, хлещет, и уже не знает, чем и бить от остервенения.

– Папочка, папочка, – кричит он отцу, – папочка, что ониделают! Папочка, бедную лошадку бьют!

– Пойдем, пойдем! – говорит отец, – пьяные, шалят, дураки:пойдем, не смотри! – и хочет увести его, но он вырывается из его рук и, непомня себя, бежит к лошадке. Но уж бедной лошадке плохо. Она задыхается,останавливается, опять дергает, чуть не падает.

– Секи до смерти! – кричит Миколка, – на то пошло. Засеку!

– Да что на тебе креста, что ли, нет, леший! – кричит одинстарик из толпы.

– Видано ль, чтобы така лошаденка таку поклажу везла, –прибавляет другой.

– Заморишь! – кричит третий.

– Не трошь! Мое добро! Что хочу, то и делаю. Садись еще! Всесадись! Хочу, чтобы беспременно вскачь пошла!..

Вдруг хохот раздается залпом и покрывает все: кобыленка невынесла учащенных ударов и в бессилии начала лягаться. Даже старик не выдержали усмехнулся. И впрямь: этака лядащая кобыленка, а еще лягается!

Два парня из толпы достают еще по кнуту и бегут к лошаденкесечь ее с боков. Каждый бежит с своей стороны.

– По морде ее, по глазам хлещи, по глазам! – кричит Миколка.

– Песню, братцы! – кричит кто-то с телеги, и все в телегеподхватывают. Раздается разгульная песня, брякает бубен, в припевах свист.Бабенка щелкает орешки и посмеивается.

…Он бежит подле лошадки, он забегает вперед, он видит, какее секут по глазам, по самым глазам! Он плачет. Сердце в нем поднимается, слезытекут. Один из секущих задевает его по лицу; он не чувствует, он ломает своируки, кричит, бросается к седому старику с седою бородой, который качаетголовой и осуждает все это. Одна баба берет его за руку и хочет увесть; но онвырывается и опять бежит к лошадке. Та уже при последних усилиях, но еще разначинает лягаться.

– А чтобы те леший! – вскрикивает в ярости Миколка. Онбросает кнут, нагибается и вытаскивает со дна телеги длинную и толстую оглоблю,берет ее за конец в обе руки и с усилием размахивается над савраской.

– Разразит! – кричат кругом.

– Убьет!

– Мое добро! – кричит Миколка и со всего размаху опускаетоглоблю. Раздается тяжелый удар.

– Секи ее, секи! Что стали! – кричат голоса из толпы.

А Миколка намахивается в другой раз, и другой удар со всегоразмаху ложится на спину несчастной клячи. Она вся оседает всем задом, новспрыгивает и дергает, дергает из всех последних сил в разные стороны, чтобывывезти; но со всех сторон принимают ее в шесть кнутов, а оглобля сновавздымается и падает в третий раз, потом в четвертый, мерно, с размаха. Миколкав бешенстве, что не может с одного удара убить.

– Живуча! – кричат кругом.

– Сейчас беспременно падет, братцы, тут ей и конец! – кричитиз толпы один любитель.

– Топором ее, чего! Покончить с ней разом, – кричит третий.

– Эх, ешь те комары! Расступись! – неистово вскрикиваетМиколка, бросает оглоблю, снова нагибается в телегу и вытаскивает железный лом.– Берегись! – кричит он и что есть силы огорошивает с размаху свою беднуюлошаденку. Удар рухнул; кобыленка зашаталась, осела, хотела было дернуть, нолом снова со всего размаху ложится ей на спину, и она падает на землю, точно ейподсекли все четыре ноги разом.

– Добивай! – кричит Миколка и вскакивает, словно себя непомня, с телеги. Несколько парней, тоже красных и пьяных, схватывают что попало– кнуты, палки, оглоблю – и бегут к издыхающей кобыленке. Миколка становитсясбоку и начинает бить ломом зря по спине. Кляча протягивает морду, тяжеловздыхает и умирает.

– Доконал! – кричат в толпе.

– А зачем вскачь не шла!

– Мое добро! – кричит Миколка, с ломом в руках и с налитымикровью глазами. Он стоит, будто жалея, что уж некого больше бить.

– Ну и впрямь, знать, креста на тебе нет! – кричат из толпыуже многие голоса.

Но бедный мальчик уже не помнит себя. С криком пробиваетсяон сквозь толпу к савраске, обхватывает ее мертвую, окровавленную морду ицелует ее, целует ее в глаза, в губы… Потом вдруг вскакивает и в исступлениибросается с своими кулачонками на Миколку. В этот миг отец, уже долгогонявшийся за ним, схватывает его, наконец, и выносит из толпы.

– Пойдем! пойдем! – говорит он ему, – домой пойдем!

– Папочка! За что они… бедную лошадку… убили! – всхлипываетон, но дыхание ему захватывает, и слова криками вырываются из его стесненнойгруди.

– Пьяные, шалят, не наше дело, пойдем! – говорит отец. Онобхватывает отца руками, но грудь ему теснит, теснит. Он хочет перевестидыхание, вскрикнуть, и просыпается.