Книга Умирая за идеи. Об опасной жизни философов - Костика Брадатан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Согласно общепринятым литературным стандартам, эта книга едва ли могла рассчитывать на успех. То, что она мгновенно стала бестселлером, почти непостижимо. Но «Опыты» — необычная книга. Иногда смутно, иногда ясно мы понимаем, что необычность «Опытов» заключается не в том, о чем эта книга, а в процессе, который она воплощает. Это процесс, в результате которого формируется чье-то «я», прямо на страницах произведения, на наших глазах. Это книга обо всем и ни о чем, что значит лишь то, что в конце концов речь идет, собственно, о писательстве и самоформировании через него. Мы можем обнаружить части содержания книги в других местах, но то, что происходит в этой книге, больше нигде не найти. Ее написание не «изображает» самость, но создает ее. Когда Монтень говорит «c’est moy que je peins» («я изображаю самого себя»), он вводит нас в заблуждение, как и в других местах. Он ближе к истине тогда, когда в том же самом обращении «К читателю» признается, что «je suis moy-mesmes la matiere de mon livre». В этой фразе есть выражение «la matière de mon livre», которое достаточно двусмысленно и позволяет более свободную интерпретацию. Конструкция может означать то, о чем, собственно, книга (ее «объект»), но может означать просто «предмет», который присутствует в книге, без четкого определения, является ли он тем, что книга привносит в мир либо забирает из него.
По мере того как Монтень пишет свою книгу, происходит нечто удивительное на более глубоком уровне: его книга, в свою очередь, «пишет» его. Написание эссе — это «написание» самого себя; главный герой вашей книги — ваш собственный характер. В конечном счете «Опыты» являются продуктом разума Монтеня точно так же, как его собственная личность является побочным продуктом «Опытов». Самость Монтеня — это не материал (la matiere), из которого сделана его книга, а именно то, что эта книга сотворила. Самой захватывающей историей «Опытов», а у Монтеня много необычных историй, является та, которую мы нигде не найдем в тексте. Ее наличие мы полностью осознаем только после того, как завершим чтение книги. Это история самосозидания Монтеня в процессе написания книги[64].
* * *
Чтение «Опытов», как и любой акт чтения, может иметь социальное измерение, но вот написание этой книги должно было происходить в атмосфере абсолютного уединения. Процесс рождения «я» слишком сложен, слишком ценен и слишком важен, чтобы его можно было проводить на глазах у всех. Если и есть что-то, чего вы стремитесь больше всего избежать в такие моменты, так это взгляды посторонних наблюдателей. Монтень проводит четкое разграничение между уровнем нашего бытия, который открыт для публики (причем в него он включает даже свою семью), и тем пространством, которое должно оставаться глубоко личным. На первом уровне (boutique) протекает наша жизнь, в которую всегда вовлечены другие люди, а вот второй (arrière-boutique) служит нам убежищем, когда мы устаем от общества, и где мы можем позволить себе снять наши социальные маски. Только в этом «уголке», предполагает Монтень, мы можем действительно быть собой; уединение является условием подлинности. Если творение «я» является пространственным процессом, если это где-то «происходит», то таким местом является arrière-boutique. Вот почему Монтень призывает нас всегда иметь свободный доступ к этому месту. Редко одиночество так высоко ценилось, как в «Опытах»:
Нужно приберечь для себя какой-нибудь уголок [arrière-boutique], который был бы целиком наш, всегда к нашим услугам, где мы располагали бы полной свободой, где было бы главное наше прибежище, где мы могли бы уединяться. Здесь и подобает нам вести внутренние беседы с собой, и притом настолько доверительные, что к ним не должны иметь доступа ни наши приятели, ни посторонние…[65]
Представление о «я» как о результате процесса написания особенно уместно, если вспомнить, что в пересказе Книги Бытие Пико делла Мирандолой человек остается в незавершенном состоянии. Бог сделал только набросок человека, и задача последнего — завершить работу. Важно отметить, что в мире, описываемом Пико, все еще ощущается космический, социальный и религиозный порядок, в отношении которого или вопреки ему можно обозначить себя и закончить работу над своим «я». Если ничего больше не остается, то высмеивание этого порядка могло бы стать неплохой техникой индивидуализации, философской практикой, посредством которой можно надлежащим образом реализовать свою бытийность. Однако во вселенной Монтеня почти ничего не осталось от древнего порядка. Его мир — мир радикального одиночества, который он выводит в «Опытах».
Тогда возникает вопрос: в мире, где нет ничего определенного, где вселенная не имеет четких границ, как можно завершить тот набросок, которым мы являемся? На фоне чего мы будем заниматься самоутверждением? Ответ: на фоне смерти. Смерть всегда конкретна, даже в самых неопределенных мирах. Все прочее может появляться и исчезать, но смерть всегда здесь, она — абсолютно определенный объект. Монтень знает это лучше, чем кто-либо другой: на протяжении всех «Опытов» он идентифицирует себя на фоне смерти. И многозначным является тот факт, что он начал писать саму книгу после смерти близкого друга.
Смерть и процесс написания всегда находятся в странных отношениях. Именно акт скорби помогает раскрыть высшую ценность писательства. Однажды, в непосредственной близости от смерти, самым трудным испытанием для автора будет найти правильный способ написать о ней. Монтень смог сделать бо́льшее. Выполнение такого интенсивного письменного задания, должно быть, было его способом закончить тот набросок, которым он сам являлся; это была его уникальная подпись, оставленная в этом мире[66]. Он посмотрел в глаза смерти и узнал все, что ему нужно было знать о самом себе.
То, как Монтень и другие философы смотрели на смерть, — именно об этом пойдет речь в следующей главе.
Глава 2. Первый уровень
Стремясь лишить смерть ее безмерной власти над нами, давайте научимся встречать ее грудью и вступать с ней в единоборство. И, чтобы отнять у нее главный козырь, изберем путь, прямо противоположный обычному. Лишим ее загадочности, присмотримся к ней, приучимся к ней, размышляя о ней чаще, нежели о чем-либо другом. Будем всюду и всегда вызывать в себе ее образ и притом во всех возможных ее обличьях. Если под нами споткнется конь, если с крыши упадет черепица, если мы наколемся
