Книга Умирая за идеи. Об опасной жизни философов - Костика Брадатан

де Монтень, и его вполне можно считать первым полноценным интеллектуалом модерна.

В обращении «К читателю», предваряющем «Опыты», Монтень записал знаменитую фразу: «Содержание моей книги — я сам»[54]. Не мир вокруг, ни прошлое, ни настоящее, ни его общество, ни его культура, но он сам. Чтобы не было путаницы, в том же самом обращении Монтень описывает способ, которым он намеревается присутствовать (или, скорее, быть представленным) в книге: «Я хочу, чтобы меня видели в моем простом, естественном и обыденном виде, непринужденным и безыскусственным, ибо я рисую не кого-либо, а себя самого [c’est moy que je peins]»[55]. Ирония заключается в том, что даже для того, чтобы сказать такую простую вещь, что он хочет быть увиденным в «простом, естественном, повседневном состоянии», Монтеню пришлось подвергнуть это краткое обращение извилистому процессу редактирования и повторного переписывания, дополнения и пересмотра. Например, в оригинале издания 1580 года фраза «непринужденным и безыскусственным» (sans contention et artifice) представляла собой «незатейливым и безыскусственным» (sans recherche et artifice). И так дело обстоит практически с каждой страницей «Опытов». До самой последней минуты своей жизни Монтень продолжал переписывать книгу. Только один этот факт, наряду с формой самого эссе, поднимает некоторые важные вопросы, на которых я хочу остановиться, прежде чем двигаться дальше.

В первую очередь, что такое эссе? Луис Коста Лима говорит о «незаконченности» как об одной из главных характеристик эссе. Выражаясь более техническим языком, он определяет эссе как жанр, который занимает «промежуточное положение между дискурсом, для которого форма является принципиальной (поэтический или вымышленный дискурс), и тем, для которого вопросы смысла имеют первостепенное значение, т. е. прежде всего философским дискурсом». Таким образом, эссе является «в меньшей степени средством распространения идей и в большей — средством постановки вопросов»[56].

Монтень приходит к эссе из личных побуждений. Должно быть, он оглянулся по сторонам и понял, что ни один из существующих литературных жанров не сможет сослужить ему достойную службу. Если чье-то тело имеет необычную форму, его сложно одеть в одежду из обычного магазина; нужна одежда на заказ. Точно так же и с личностью Монтеня, которая была настолько необычной, что ей требовалась такая литературная форма, которая бы полностью принадлежала только ей, то есть индивидуальный жанр. Вот так «Опыты» появились на свет — как попытка приспособиться к работе необычного ума: «Если б моя душа могла обрести устойчивость, попытки мои не были бы столь робкими и я был бы решительнее [je ne m’essaierois pas, je me resoudrois], но она все еще пребывает в учении и еще не прошла положенного ей искуса [en apprentissage et en espreuve]»[57]. Дональд Фрейм перевел фразу «je ne m’essaierois pas, je me resoudrois» еще более резко: «Я бы занимался не написанием эссе, я бы занимался принятием решений». Эссе противостоит резолюциям, оно — враг твердых решений.

В определенном смысле эссе является нереальным жанром. Оно стремится уловить не сами вещи, даже не вещи в их изменении, но само изменение: «И я не рисую его [предмет] пребывающим в неподвижности. Я рисую его в движении, и не в движении от возраста к возрасту или, как говорят в народе, от семилетия к семилетию, но от одного дня к другому, от минуты к минуте [de jour en jour, de minute en minute]». Такое нельзя вначале прожить, а потом записать, поскольку отсрочка поставила бы под угрозу само намерение, потому что память — самый неверный из слуг. Написанием эссе лучше всего заниматься параллельно с проживанием жизни; в идеале жизнь и писательский труд должны быть едины. Монтень слишком хорошо это знал: «Нужно помнить о том, что мое повествование относится к определенному часу [Il fault accommoder mon histoire à l’heure]»[58]. Если ждать слишком долго, то уловить мы сможем не жизнь, а лишь пепел времени. Отложенный писательский труд превращается в бесполезный.

Именно эта нереальная «программа» лежит в основе огромного успеха «Опытов» Монтеня. Читатель очарован осознанием того, что Монтень хочет осуществить нечто сверхъестественное: уловить неуловимое. Эссе, изначально задуманное как литературный прием, с помощью которого колеблющийся ум находит самовыражение, постепенно превращается в чрезвычайно творческий жанр. Его сила заключается в его универсальности. Мы начинаем любить Монтеня именно потому, что его ум настолько необычен. То, к чему мы получаем доступ в его книге, представляет собой проявление редкого литературного мастерства: Монтень передает тончайшие движения души, почти незаметные изменения состояния ума и эмоций, нюансы, которые часто невозможно выразить словами[59]. В «Опытах» наше воображение захвачено не ситуативной логикой сюжета, ни непреодолимой силой аргумента, привлекающей внимание[60]. Здесь нечто иное: явная радость наблюдать за работой ума Монтеня и участвовать в его представлении. А это, без сомнения, своеобразный ум, уникальный, порой странный, а порой забывчивый и ленивый. Но это живой ум, который, как мы надеемся, может напитать и наш разум. Эта книга — уникальное письменное свидетельство, оставленное тем, кто пустился на поиски искусства жизни. У книги нет четкой структуры, плана или ярко выраженной линии аргументации[61]. Часто автор как будто забывает, куда он движется, если он вообще куда-то движется. И часто читатель также не знает, что делать с тем, что книга может предложить[62]. Эта книга тяжелая, запутанная, хаотичная и даже называется «чудовищной»[63].

То же самое стремление ухватить невидимое лежит в основе непрерывных усилий Монтеня по редактированию и расширению книги. Тот факт, что он опубликовал ее в 1580 году, вовсе не означает, что работа тогда была закончена. Он внес изменения в последующие издания, и, когда он умер, выяснилось, что философ работал над еще большим количеством изменений и дополнений. Современные переводчики и редакторы «Опытов» используют специальную систему примечаний и кодов для обозначения различных слоев текста Монтеня. Правильнее было бы сказать, что есть только один текст «Опытов», который Монтень хотел держать в состоянии непрерывной трансформации, — живой текст. Важно отметить, что при внесении новых изменений Монтень не искал «лучших» формулировок, как это обычно бывает при редактировании. Скорее всего, он применял одно из своих собственных правил: «Мое повествование относится к определенному часу».

Тот факт, что «Опыты» уже были напечатаны, не имел большого значения. Пока «определенный час» приносил ему что-то новое, это изменение, пусть и незначительное, должно было находить отражение (приспосабливаться) в тексте, при условии правдивости описания. Важно понимать, что эссе никогда не должно быть закончено. Такой поворот почти заставляет воскликнуть: Монтень был не только изобретателем эссе, но и,