Книга Невиданные чудеса Дивнозёрья - Алан Григорьев

когда на поляне появилась женщина лет тридцати пяти-сорока с толстыми чёрными косами.

«Тоже, небось, по грибы пошла», — подумал Никифор. Но, присмотревшись, понял, что ошибся: при ней даже корзинки не было. Впрочем, какое его дело, кто и зачем в лес шастает? Не его это вотчина. А его люди всё равно не видят, ежели сам не захочет показаться — на этот счёт можно было не беспокоиться.

— Здравствуй, дедушко, — женщина наклонила голову в приветствии, и домовой заозирался по сторонам.

Кроме них двоих на поляне никого не было. Ну дела!

— Это ты… мне? — с опаской уточнил он (спокойствие, только спокойствие, если она его не видит, то и не услышит).

— А кому же ещё, — незнакомка улыбнулась. — Слыхала я, будто в лесу живёт бездомный домовой. Это ты и есть?

— Допустим, — Никифор на всякий случай надел лапти — мало ли, вдруг придётся ноги уносить. — А ты сама-то чьих будешь? Ведьма, что ль?

— Допустим, — передразнила его женщина. — Таисьей меня кличут.

— А, так я слыхал о тебе, — домовой с облегчением выдохнул. О Таисье ему рассказывали и лесовики, и домовые, и даже банник Серафим. Все сходились во мнении, что местная хранительница баба хоть и добрая, но строгая — у такой не забалуешь: следит, чтобы в Дивнозёрье всё было честь по чести. — Что тебе надобно, хранительница? Неужто и ты пришла уговаривать меня остепениться?

— Больно надо, — хмыкнула Таисья, перекидывая за спину тяжёлые косы. — Со своей жизнью ты уж как-нибудь сам справляйся, а будет нужна помощь — приходи, подсоблю, чем смогу, но, куда не просили, не полезу. Есть у меня просьба одна. Выслушаешь?

— Отчего ж не выслушать! — Никифор, улыбаясь, огладил бороду. Внимание самой ведьмы-хранительницы ему льстило. — Чем могу служить?

— Да как бы это сказать… по основному твоему роду занятий есть задачка. В моём доме нынче домового нет.

— А куда же Берендей делся? — Никифор удивлённо крякнул.

— Вместе с Аннушкой, дочкой моей, в город подался счастья пытать, — Таисья вздохнула, между её бровей залегла складка — верный признак тревоги.

Домовой поскрёб в затылке. Берендея он знал давно и был уверен, что просто так тот бы в город не потащился. Небось, ведьма его сама туда сплавила — за доченькой присмотреть.

— А когда они вернутся?

— Может, никогда, — Таисья покачала головой. — Плохо мы с Аннушкой расстались, повздорили на прощанье. А Берендей за ней присмотреть обещал.

Никифор усмехнулся в бороду, довольный, что его догадка подтвердилась, а ведьма, утерев пот со лба, продолжила:

— И, понимаешь, стоило им уехать, мне, как назло, тут же домовой понадобился. Может, поживёшь у меня месяц-другой? Если потом захочешь уйти — неволить не стану, а то смотри, оставайся насовсем.

— Тебе одной, что ли, скучно? Али случилось чего? — Никифор нахмурился. — Ты это, не томи, выкладывай всё как на духу!

Он задумался: что же такого может сделать домовой, что ведьме не по силам? Отгадка оказалась проста:

— Кошмарица у меня завелась, — призналась Таисья, поджав губы. — Приходит ночами, на грудь садится и давит, а сбросить её не могу. Снится мне, что просыпаюсь, а на самом деле всё ещё сплю, и только невнятное чёрное марево у горла колышется, душит. Никак не могу прогнать негодяйку.

— Ишь, — Никифор потёр ладони (между пальцев у него росла шерсть, похожая на волчью). — Не кручинься, ведьма, подсоблю я твоему горю. Поймать кошмарицу за хвост — эт я запросто! Ну, веди, что ли. Буду сегодня твой сон охранять.

* * *

Дома у Таисьи было уютно, ничего не скажешь. Никифор первым делом проверил за печкой — ни соринки, ни паутинки! Ух, хорошая хозяюшка!

Ведьма потчевала его пирогами, соленьями и молодой картошечкой. Домовой отказываться не стал — а то когда ещё удастся отведать домашнюю стряпню — ел так, что аж за ушами трещало.

— Какие же страхи эта кошмарица насылает? — он отхлебнул квасу из кружки и вытер пену с усов.

— Да всё про дочку Аннушку. Боюсь я за неё, Никифор. Как она там одна-одинёшенька в городе устроится? А ну как обидит её кто-нибудь?

— Ты это брось, Таисья, — домовой откусил огромный кусок пирога и продолжил с набитым ртом: — Тфоя дофька сама кого хофь обидит. Дифья крофь — это же ух, сила!

— Да знаю я. Но материнскому сердцу не прикажешь: оно всё равно болит. И чего ей в Дивнозёрье не сиделось? Нет, понимаешь, упёрлась — хочу в город. А вы мне тут все надоели, говорит. Никакой, понимаешь, карьерной перспективы.

— Эт возраст такой, — вздохнул Никифор. — Сколько ей? Семнадцать? От то-то же — самое время родителям перечить да собственную дорогу в жизни искать. Станешь запрещать — только хуже будет. Сама, небось, такая же была!

— Такая-не такая, а Дивнозёрье никогда бы не бросила! Плохо я её воспитала, Никифор. Так ведь рано родила — сама ещё, считай, дитём была.

— Хорошо или плохо — только время покажет, — пожал плечами домовой. — Ты ещё баба молодая, проживёшь долго. Не спорь, я знаю. А твоя Аннушка, может, в городе замуж выйдет, внуков тебе народит. Кому-нибудь из них и передашь тайное знание.

— Да она, небось, со мной теперь знаться не захочет, — Таисья всхлипнула, а Никифор, наставительно подняв палец вверх, пророкотал басом:

— Мать есть мать! Ты события не торопи: успеется. Помиритесь ещё.

От этих слов Таисья даже повеселела и сама потянулась за пирожком.

— Вот и правильно, поешь, — обрадовался домовой. — А то отощала совсем: кожа да кости.

Ему вдруг подумалось, что жизнь несправедлива: вот Таисья одна о целом Дивнозёрье хлопочет, а о ней самой и позаботиться-то некому. Как-то это не по совести…

* * *

После заката Никифор велел ведьме