Книга Люди этого часа - Север Феликсович Гансовский

жмот же ты!

С т а р ш и н а. Что? Жмот?.. (Выпрямляется.) Да ты с кем говоришь, ты понимаешь? Жмот! А ты кто есть такой? Кто ты есть, ты мне ответь!

Н е и з в е с т н ы й. Кому надо, тот знает.

С т а р ш и н а. Нет, ты мне ответь. Кто ты есть — сидишь в нашем расположении? Может, ты мою военную тайну хочешь открыть?

Н е и з в е с т н ы й. Это насчет туфель-то?

С т а р ш и н а. И насчет туфель. Если ты освобожденный, так и иди к себе домой, освобождайся дальше. А ты чего тут сидишь? Может, ты немец. Шпион.

Н е и з в е с т н ы й. Разве такие немцы бывают?

С т а р ш и н а. Они всякие бывают. Ты меня не учи. Вон под Кюстрином мы в подвале гражданских немцев обнаружили. Один седоватый, в штатском, все лопочет: «Гитлер — капут, Гитлер — капут». А у него под плащом — фаустпатрон. Может, и ты такой. (Ставит консервы на ящик.)

Н е и з в е с т н ы й. Боишься, я тебя сейчас из фаустпатрона?

С т а р ш и н а. Чего мне бояться? Бояться раньше надо было, в сорок первом. А сейчас уже сорок пятый. У меня одних ранений три да еще четыре медали. Чихал я на твой фаустпатрон! (Подходит к неизвестному.) А вот ты мне скажи, русский ты или не русский.

Н е и з в е с т н ы й. Ну, русский.

С т а р ш и н а. Допустим. А откуда сам?

Н е и з в е с т н ы й (вздыхает). Из Ленинграда.

С т а р ш и н а. Ладно. А где служил?

Н е и з в е с т н ы й. Слушай, тебе лейтенант сказал, чтобы я тут остался? Сказал. Ну и не приставай.

С т а р ш и н а. Ты меня лейтенантом не пугай. Мы с ним с сорок третьего вместе. Говори, в какой части служил, иначе я за свои последствия не отвечаю.

Н е и з в е с т н ы й. Отвязался бы ты, в самом деле! Только душу царапаешь… На Ленинградском я служил. Под Кингисеппом. В конце сорок первого — на Невской Дубровке, а потом уже, под Боковской, в плен попал.

С т а р ш и н а. Постой-постой! На Дубровке, говоришь? А в какой части?

Н е и з в е с т н ы й. В четвертой морской бригаде. Сначала нас левее бросили — на прорыв, а потом на «пятачок».

С т а р ш и н а. Постой-постой! (Садится на землю рядом с неизвестным.) А слева «пятачка» что было?

Н е и з в е с т н ы й. Вторая ГЭС. Немного левее от переправы. А ты что, сам был на Дубровке?

С т а р ш и н а. А на Дубровке в это время какой суп давали?

Н е и з в е с т н ы й. Какой суп?.. Вроде рыбный. Из кильки. С какой-то крупой.

С т а р ш и н а (восторженно). Точно! Рыбный!.. Да ведь я эту самую Дубровку знаешь как помню! Год на переправе отгрохал. Эх, мать честная! Рыбный! Что же мы сидим-то? (Поднимается.) Вставай. Сейчас выпьем, закусим. Все как положено. А ты говоришь — «фаустпатрон». Вставай, вставай! Сейчас по маленькой двинем за Невскую Дубровку.

Н е и з в е с т н ы й. Ты же говоришь — водки нету.

С т а р ш и н а. Неужели же я такой зверский человек буду, что для своего бывшего бойца сто граммов не достану? Иди сюда, я баночку открою. (Берет консервную банку и вынимает из ножен нож.)

Н е и з в е с т н ы й. Слышь, старшина. Жестянку не открывай. Я есть не стану. Я и выпить хочу только от болезни. Трясет меня.

С т а р ш и н а. Ну что ты! Не хочешь под водочку, я спирту найду. Знаешь, как с тушенкой пойдет… Рыбный! Эх, друг, как ты меня развоодушевил с этой Дубровкой! (Открывает банку.) Да, было времечко! А мы с тех пор пол-Германии прошли… Да ты иди сюда! Чего ты сел?

Н е и з в е с т н ы й. Ну давай… (Встает и подходит к старшине. Под шинелью у него полосатая рубашка и брюки. Когда он выходит на свет, становится видно, что у него сильно обезображено лицо.)

С т а р ш и н а (смотрит на него). Эх, брат, как тебя разделало… Ты что, в танке горел?

Н е и з в е с т н ы й. Нет, не в танке.

С т а р ш и н а. На мине подорвался?

Н е и з в е с т н ы й. И не на мине… Ну так наливай, раз обещал.

С т а р ш и н а (подает ему кружку). А чем же?

Н е и з в е с т н ы й (пьет спирт). Ну и крепко! Отвык я. Сейчас опьянею.

С т а р ш и н а. А чем же тебя все-таки?

Н е и з в е с т н ы й. Паяльной лампой. (Со злобой.) Паяльной лампой, вот чем…

С т а р ш и н а. Пытали.

Н е и з в е с т н ы й. Нет, чай приглашали пить.

С т а р ш и н а. Вот гады! Как измывались! Ты у них, значит, в лагере был?

Н е и з в е с т н ы й. На подземном заводе. Снаряды делали.

С т а р ш и н а. А где этот завод был?

Н е и з в е с т н ы й. Здесь и был.

С т а р ш и н а. Где — здесь?

Н е и з в е с т н ы й. Вот здесь. Под нами.

С т а р ш и н а (с опаской смотрит вниз и топает по земле ногой). Ну и дела! Прямо здесь… А глаза не выжгли?

Н е и з в е с т н ы й. Им мои глаза нужны были. Я механик.

С т а р ш и н а. А за что пытали?

Н е и з в е с т н ы й. Наверное, за дело.

С т а р ш и н а. Ну ясно… А чем же ты эти снаряды набивал.

Н е и з в е с т н ы й. Когда взрывчаткой, а когда и другим чем-нибудь.

С т а р ш и н а (задумчиво). А чем другим, к примеру? Чем?

Н е и з в е с т н ы й. Ну… записки разные клали.

С т а р ш и н а. А в записках чего писали?

Н е и з в е с т н ы й. Да разное писали. Тебе зачем?

С т а р ш и н а. Стой, стой! Дело серьезное. (Роется в кармане гимнастерки.) Тут немец раз обстреливал из гаубицы. Вроде нашей двухсоттрехмиллиметровки. Стреляет, стреляет, а снаряды — ни один не рвется. Как булыжники кидает. Наши саперы потом один разрядили.

Н е и з в е с т н ы й. Врешь!

С т а р ш и н а. Когда я врал! (Вынимает несколько бумажек и выбирает из них одну.) Ну, чего писали-то?

Н е и з в е с т н ы й (тянется к записке). Дай-ка ее сюда! Дай! (Настойчиво.) Дай-ка!

С т а р ш и н а. Нет, постой. (Отодвигает руку с запиской.) Ты скажи, что писали.

Н е и з в е с т н ы й. Ну ладно. Я тебе скажу, что мы писали. (Закусывает губы.) «Товарищ…»

Неподалеку тихонько заиграла гармонь.

С т а р ш и н а (читает по записке). «Товарищ…»

Н е и з в е с т н ы й. «…мы, твои братья, в страшных муках в немецком плену…»

С т а р ш и н а. «…в страшных муках в немецком плену…»

Н е и з в е с т н ы й. Эх, слезы меня душат! Жгли — не плакал, а сейчас плачу. (Вытирает слезы.) «…продолжаем сражаться за Родину…».

С т а р ш и н а. «…продолжаем сражаться за Родину…».

Н е и з в е с т н ы й. «Спеши на запад!..»

С т а р ш и н а. «Спеши на запад!..» И у меня что-то першит. (Откашливается.) «…на запад».

Н е и з в е с т н ы й. «Вперед, к победе!»

Гармонь стихает.

С т а р ш и н а. Все точно.

Н е и з в е с т н ы й. Дай-ка мне ее, дай! (Выхватывает записку.) Она, конечно! Слышь, старшина, а где она к вам попала? Скажи — где?

С т а р ш и н а. В Польше еще, товарищ, на Висле.

Н е и з в е с т н ы й. Вот он, наш привет, куда дошел!.. Значит, не зря мы страдали. Ну, теперь и умирать не жалко… Знаешь, старшина, другие вот радуются, что наши уже в Берлине дерутся и скоро война кончится. А я даже не радовался. Все думал: как же я им не отомщу за все — за ребят, которые погибли? Теперь вижу — отомстили мы… Стреляют, говоришь, а снаряды не рвутся? Ах, гады! Ну, вспомнили они нас там, на Висле! Не рвутся… Прости, старшина. Не могу слезы сдержать, плачу. Если бы ребята наши эту записку увидели… Им бы ее показать. Хоть замученным, хоть мертвым!

С т а р ш и н а (отступая на шаг от неизвестного). Слушай, а ведь ты герой.

Н е и з в е с т н ы й. Ну что ты! Нас таких сколько было!

С т а р ш и н а. Нет, точно герой. За