Книга Осенью в нашем квартале - Иосиф Борисович Богуславский

Напиши ей, ждать не придется.

Ленька смотрел в заснеженный лес. Двадцать вторая сосна кивала ему тяжелыми ветками. Она потеснила все остальные и выдвинулась вперед. Ленька улыбался. Ничего не понимал Мармер. Было ему, наверное, грустно. Не всегда же быть трезвенником — радость.

В цехе Таранухе сказали:

— Леонид Иванович теперь не работает. Со вчерашнего дня.

— Он знал, что к вам назначен новый инженер? — чего-то испугавшись, спросила Тарануха.

— Знал.

— И знал, кого назначили?

— Знал. Не хотели отпускать. Настоял. Поскольку характер у него. Литой.

Галка вышла из цеха не человеком, а мумией. Ничуть не дышалось, ничего не виделось. Неясная сила тянула ее за реку, к соснам. Ленька должен быть там. Потому что иначе зачем все на свете? Она его найдет и скажет: я ждала семь лет, хочешь, буду ждать вечно, как Сольвейг?

Солнце, если встает над лесом, удивительно нежное. Потом оно расплавится и бывает просто щедрым.

Ленька любит утреннее солнце, и его голова задрана кверху. Ему надоело считать сосны и годы. На какой он остановился? На двадцать второй. Далеко забежал. На семь лет. А что, если все будет так, как ему представилось…

Над этим он не успел подумать. Потому что его плечо почувствовало прикосновение. Точно — не шишка. Нежнее. Он обернулся и задохнулся. Галка Тарануха была рядом.

Она прижалась к его щеке. И Ленька почувствовал, что лоб у нее очень горячий.

— Почему ты не отвечала? Сегодня пятый день.

Она взяла его руку и приложила к своему лбу. Лоб пылал от жара.

— Дома, наверное, страшная паника. Вызвали врача. Я убежала.

— Я думал, что ты не ответишь. И понапридумывал тут… Тебе досталась незавидная роль.

— И это всего лишь после пяти дней? — опустив глаза, спросила Галка. — Я ждала бы дольше. Куда дольше. Как Сольвейг.

Ленька опешил. Он вдруг вскочил, закричал «ура» и бросился обнимать сосны. Первая, вторая, третья, пятнадцатая… Пятнадцатая. Тут он выпрямился и увидел, что на берегу спиной к нему сидит Стаська Мармер. Спина у него была согнута, как у старика. Рядом со Стаськой сушились вынутые из лодки весла. От них поднимался легкий пар и таял в лучах солнца. Оно уже поднялось над лесом и было просто щедрым.

ТОГДА ЕЩЕ ПЕРЕД ВОЙНОЙ…

Фильм этот идет только днем. В зале одни мальчишки. Смотреть его почти невозможно. Они шумят, а временами даже орут. Изо всех сил. На экране мелькают сабли, тачанки, вспышки пулеметных лент. Я сижу рядом с двумя пятиклассниками. Перед тем как погаснуть свету, я слышал, как один прошептал другому: «Реактивщик, наверное, «ИЛы» водит». Сидят они тихо и на экран смотрят затаенно. Не иначе, мои регалии действуют.

Не пойти на фильм я не мог. Завтра мы улетаем из этого города. Я случайно прочел в газете название этого фильма. И вот я смотрю на экран и ничего не вижу. В глазах какой-то туман, а у самого горла торчит огромный ком и не проходит… Сколько же лет прошло с тех пор? Двадцать пять? Да, двадцать пять лет.

Нет, я не мог не пойти на этот фильм…

…В школе у нас был географический кружок. И все мальчишки нашего класса завидовали Папанину. Особенно мы с Сережкой Гуревичем. Наверное, потому, что сами мечтали стать полярными летчиками. Я был повыше Сережки. И всегда защищал его. Почему мы подружились, уж и не припомню. Может, потому, что оба переживали за Леваневского. Его самолет затерялся во льдах Арктики.

В пионерской комнате стоял макет Северного полюса. В раме за стеклом был изображен купол Земли, а полукругом, по параллели, портреты полярных летчиков. Лица их были суровы. Но потому, что лучи солнца играли на стекле, нам казалось, что летчики улыбаются. Больше всего нас привлекал портрет Леваневского. У него было красивое мужественное лицо.

В классе мы проходили греческие мифы. Нам было жаль юношу Икара. Но судьба Леваневского нас волновала куда больше. Когда мы приходили в школу, первые слова были о нем. Класс оставался пустым. Только портфели лежали на партах и уныло ждали своих хозяев, споривших об одном: найдут или не найдут? И почему-то все обращались ко мне, будто я мог знать точно. На географическом кружке я должен был делать доклад о жизни Амундсена. Об этом гласило и объявление на дверях нашего класса. И мальчишки, наверное, поэтому звали меня Амундсеном.

Однажды в «Пионерской правде» я прочел:

«В течение прошедших суток поиски летчика Леваневского продолжались в районе 89-й северной широты и 145-й западной долготы. Погодные условия не благоприятствуют поискам. К предполагаемому месту аварии вышел ледокол «Красин». Поиски ведут пилоты полярной авиации. Указанный район будет обследован повторно…»

— Где это 89-я широта? — спрашивает маленький стриженый Леша Стрепухов.

— Послушай, это невежество! «Где да где?» — почему-то возмущает меня, и я предлагаю: — Пойдемте к полярникам!

Так гурьбою мы и катимся в пионерскую, к макету.

— Отсюда был принят его последний сигнал. Видите, 87-я широта, 135-я долгота. Рядом с Северным полюсом.

— Холодно, наверно, сейчас им, Коль? — спрашивает сердобольный Сережка.

— Конечно. Там неважная роза ветров.

— Как, как, Коля?

— Роза ветров. Это схема направления воздушных потоков.

— А в этих местах бывал кто-нибудь до него? — не унимался Лешка Стрепухов.

— Боже мой, какая темнота, конечно, бывал. — Я показываю точки на глобусе. — Ну, вот — Пири, Нансен, герцог Абруццкий, Руаль Амундсен, Папанин. Хватит? Амундсен пересек только эту параллель через десятый градус западной долготы. Вот здесь…

— И все они вернулись?

— Конечно.

— А Леваневский, Коль? Найдут?

— Ну что я — бог? Наверное. Столько самолетов ищут. Даже двое американцев вылетели. Уилкинс и Кенион.

— Хороший парень, наверно, этот Уилкинс… — восхищается Лешка.

— Ничего. Только он уже старый. Давно пытался пробраться к полюсу на подводной лодке «Наутилус». Неудачно.

Лешка Стрепухов подавлен моей эрудицией. Я уверен точно: теперь я для него самый почтенный человек в нашем поселке.

Звенит звонок, все уходят. Но Лешка идет последним, все время оборачивается, смотрит на меня. Чудной, милый Лешка! Завтра я принесу тебе книжку «Северный полюс», ты прочтешь ее и сам будешь сильнейшим знатоком холодного арктического бассейна.

На урок идти не хочется. Я знаю, что сейчас будет наша пренуднейшая географичка Нонна Михайловна, которая специально создана для того, чтобы каждый урок превращать в пытку, и поэтому мы плетемся с Сережкой как неприкаянные.

Думаем мы об очень невеселом. Сообщения о Леваневском приходят все реже. Ищут его уже больше двух месяцев. И хоть я