Книга Стена - Джефф Лонг

Хью попытался перевести разговор на возвышенный лад.

— Льюис всегда был предан былому. Это одно из качеств, которые я так ценю в нем. Он всей душой стремится к Утопии и хочет, чтобы мы все попали туда вместе с ним.

— Тебе когда-нибудь приходилось ехать вперед, глядя в зеркало заднего вида? Вот это и есть жизнь с Льюисом. — Она вздохнула. — Льюис, Льюис…

— И Рэйчел? — вставил Хью.

Он никак не мог понять, как же с ней держаться. Она выросла. Отдалилась. Запах ее духов чуть угадывался и нисколько не походил на вызывающий аромат мускуса, окружавший ее в былые годы. У нее не было морщинок в углах рта, миндалевидные глаза казались моложе, чем когда-либо. Она имела превосходного хирурга и не уступавшего ему стилиста. Волосы, некогда свисавшие пышной гривой до талии, были подстрижены, подкрашены и уложены в причудливую шевелюру. Ногти были яркими, как пластмассовые.

Все перемены произошли по ее воле, понял Хью. Льюис всегда был приземленным. Он любил немытых девчонок-хиппи. Может быть, без его ведома или даже вопреки его желанию Рэйчел ушла от этого состояния. Она превратила себя в жену-награду. Хью не мог не восхищаться ее целеустремленностью. Она сознавала свою красоту и использовала ее.

— И Энни, — сказала Рэйчел.

Похоже, что избежать разговора об Энни не удастся.

— Хайати, — сказал Хью. — Я часто называл ее так. По-арабски это означает нежность, глубокую привязанность. Моя жизнь.

— И моя тоже. — Рэйчел взяла его руку в свои прохладные ладони. — Она была моей лучшей подругой. Даже после того, как ты уволок ее во все эти места.

«Эти места». Перед его мысленным взором возникла пустыня. Вади, пустоши и бесконечные закаты. Барханы. Он был предан этим местам.

— Ты знаешь, что мы хотели приехать на похороны? Но саудовцы не дали нам визы.

— В этом они непреклонны, — сказал Хью. — Хотя на самом деле никаких похорон не было. Все взял на себя песок.

— Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду: мы хотели приехать ради тебя. Я не представляю себе, как ты сумел пережить такое потрясение.

— Пришлось пережить, — сказал он. Барханы непрерывно передвигаются под действием ветра. Даже пустынные следопыты-бедуины отказались продолжать поиски. Такова воля Бога, сказали они.

— Мы не думали, что она сумеет протянуть там так долго, — сказала Рэйчел.

Хью долго молчал. Потом спросил:

— Почему ты так говоришь?

— Она настолько ненавидела все это — жару, подчиненное положение, лагерную жизнь.

— И это все, о чем она тебе рассказывала?

— «Как птица в клетке» — вот что она мне писала. Высокомерные эмигранты. Высокомерные саудиты. Но больше всего она ненавидела ненависть. Войны. После «Бури в пустыне»[13]она написала, что с нее довольно. Но все же осталась. Я так и не смогла этого понять.

— Она писала тебе о свадьбе, на которую нас пригласили?

— Ту, где невестой была двенадцатилетняя девочка?

— Именно, — подтвердил Хью. — И Энни чуть не отказалась туда идти. Но все же пошла, и это оказалось для нее началом чего-то большого, чуть ли не воротами в тайный сказочный сад. Свадьба проходила по старинным обычаям. Женщины находились в отдельном шатре, черном бедуинском байт ша'ре — это переводится как «волосяной дом». Они там пели и танцевали, а когда Энни показала им несколько современных движений, они так обрадовались, что возлюбили ее как давно потерянную и вновь обретенную сестру. Они уговорили ее обучать их.

— Она что-то рассказывала об уроках танцев.

— Это вылилось в нечто гораздо большее. Танцы были только предлогом. Она заменяла им окно в мир. Они обожали ее, а она их. Она учила их. Они учили ее. Как пользоваться хной. Как выщипывать брови ниткой, завязанной в петельку, по одному волоску. Как исполнять танец живота. И как сварить кофе из нескольких пылинок порошка. Зеленый кофе.

— Таким образом она боролась за выживание, Хью. Это была всего лишь попытка сохранить рассудок.

— Рассудок?

— Да — пока ты пропадал в поисках нефти или лазил на горы. Знаешь, что я посоветовала ей уехать от тебя? Вернуться домой? Я сказала ей, что ты последуешь за ней.

— Да, мы говорили об этом, — сказал Хью. — Но мне было нечего здесь делать. Моя работа находилась там. И пусть это прозвучит старомодно, она была моей женой.

— He своди все к ярлыкам, — укоризненно возразила Рэйчел. — Брак не помешал бы ей вернуться домой. Любовь — да. А вся эта ерунда насчет обязанностей жены — ни в коем случае. Энни, которую я знала, это не остановило бы.

— Ты знала только ту Энни, какой она желала себя представить, — сказал Хью.

— У нас не было тайн друг от друга.

— Тайны есть у всех, Рэйчел.

— Но не у нас с ней.

Хью мог позволить разговору закончиться на этом пункте. Но он устал скрывать правду. Устал от жалости и перешептываний.

— Она что-нибудь сообщала тебе о своем швейцарском сыре?

— Швейцарском сыре?

— Я так и думал, что нет, — сказал он. — Это был наш тайный шифр для обозначения дыр в ее памяти. Небольших провалов, которые постепенно увеличивались. Ее проклятие.

На гладком лбу Рэйчел появились чуть заметные морщины.

— Она прилагала все силы, чтобы скрыть это, — продолжал Хью. — Некоторое время мы думали, что это следствие летней жары или действие каких-нибудь бактерий, скажем, живущих в системе кондиционирования. Или вообще проявление менопаузы. Нас все время обнадеживали, что она поправится. Сначала она отказалась от алкоголя, затем от кофе и своей любимой диетической колы. Знаешь ли, она думала, что беда может быть в синтетических подсластителях или кофеине.

— О чем ты говоришь?

— Однажды я пришел домой. Она сидела перед телевизором. Но он был выключен. Я потрогал корпус, и он оказался совершенно холодным. Она провела так весь день. Глядя на темный, пустой экран.

— Я не понимаю.

— Я тоже не понимал, причем очень долго. Она была слишком молода. Потом это начало сказываться на нас обоих, а потом оказалось, что уже слишком поздно.

— Что это, Хью?

— Болезнь Альцгеймера.[14]