Книга Пиранья. Первый бросок - Александр Бушков

– Сирил?

– Да?

– Можно сделать вам страшное предложение?

– Вербовку категорически отвергаю,– сказал Мазур,ухмыляясь.– С порога.

– Ну, какой вы... Извините за цинизм, но какому дельномушпиону нужна ваша ихтиология и промысловые рыбы?

– Тогда?

– Хотите посмотреть стриптиз? На прошлой неделе наВиктория-стрит открылось новое, весьма приличное заведение. Я своими глазамивидела, как ваши люди с великими предосторожностями покупали «Плейбой» иподобные ему журналы...

«Ага,– сказал себе Мазур, испытывая нечто вроденеподдельного охотничьего азарта.– Началося. В точности как на лекцияхзасекреченных преподавателей. А там и фотокамера в пудренице, и предъявят тебепотом цветную фотографию – твоя похотливая рожа на фоне безыдейнообнаженной женской попки... Классический вербовочный подход. Только наша задачакак раз в том и состоит, чтобы уцапать наживку и с хрустом ее зажевать, чавкая,слюни пуская...»

– Боитесь?

– Думаю,– сказал Мазур.– Я же говорю – у нас на многоелишь начинают смотреть сквозь пальцы...

– Господи, никто не узнает.

– Гарантируете?

– Гарантирую. Хозяева приличных заведений не любят всех этихшпионских подвохов, да будет вам известно. Принимают несложные, но эффективныемеры...

– А, ладно! – Мазур ухарски махнул рукой.– Что-то уменя и в самом деле сегодня настроение лихое...

– М-да...– покачала головой Мадлен, не отрывая глаз отдороги.– И в самом деле, что-то сдвинулось в мироощущении советских людей...

– Мужчина остается мужчиной,– браво сказал Мазур. Подумал,не выпятить ли гордо грудь, но по размышлении счел это явным перебором.

– Вообще-то да, отец мне рассказывал, как в сорок пятом вашиморские пехотинцы, те, что шли с американцами в составе армии Риджуэя,веселились в Париже... Хотя при дядюшке Джо инструкции были не в пример строже.

– Вот видишь,– сказал Мазур браво.– Такие уж мы, моряки. Накорабле любой кабинетный ученый очень скоро себя начинает настоящим моряком чувствовать...

Он лишь похмыкивал про себя. Такие чудеса в жизни советскогоофицера случаются редко: заявиться с натуральной француженкой, возможнойшпионкой, в заведение, где показывают символ буржуазного разложения, сиречьстриптиз,– и начальство при этом не то что в курсе, но еще и подкинуло валютына эту наглую эскападу... Жаль, нельзя никому рассказать, иначе от зависти тихопадали бы на асфальт рядами...

Лихо свернув направо, Мадлен притерла машину к тротуару ивыключила мотор. Мазур огляделся. Улочка, застроенная теми самыми старомоднымидомами с вовсе уж бесполезными в здешнем климате каминными трубами, выглядела,в общем, благопристойно и вовсе не производила впечатления окраинных трущоб,рассадника порока. Довольно близко к центру города, вон чинно шагает пожилаямулатка с внучонком, а там полицейский прохаживается... Впрочем, это ничего ещене значит. «Сириус» тоже выглядит вполне мирным и респектабельным кораблем, аспуститесь в каптерку и нажмите нужные кнопки на кодовом замке – в другоймир попадете...

– Ну? – с любопытством спросила Мадлен.– Не передумали?

– Считайте, что я гордо выпятил челюсть, а глаза у меняотливают стальным блеском,– сказал Мазур. Поправил галстук и украдкой отстегнулс лацкана комсомольский значок, дабы не подвергать компрометации моральныйоблик строителя коммунизма. Среди публики могли оказаться люди, разбирающиеся втаких значках, в том числе и падкие на сенсацию буржуазные репортеры.

– В таком случае возьмите меня под руку и...

– И постарайтесь не выглядеть деревенщиной,– закончил за нееМазур.– Постараюсь, мадам...

– Мадемуазель, точности ради...

Они вошли в вестибюль, напомнивший Мазуру какой-то фильм,где действие происходило в старинном английском клубе. Именно так здесь все ивыглядело – позолота, темно-вишневые портьеры, старинная мебель. Ничегоудивительного, наверняка осталось в неприкосновенности после ухода отсюда детейтуманного Альбиона – в отличие от пары-тройки других мест, независимостьостровам досталась мирно, без особой стрельбы и беспорядков. Это уж потом, какпо волшебству, вынырнули сепаратисты, начались ночные взрывы и пальба...

Пожилой седовласый ахатинец в строгом смокинге с краснойбабочкой, вынырнув из-за портьеры, словно привидение, что-то спросил у Мадленпо-французски, выслушал короткий ответ и, вежливо кивая, согнулся вполупоклоне, захватил край тяжелой бархатной портьеры и отодвинул ее как разнастолько, чтобы мог пройти человек. Пропустив Мадлен вперед, Мазур бравонаправился следом, чувствуя себя заправским Джеймсом Бондом. Журналистка увереннонаправилась меж столиками в дальний левый угол.

Ничего такого уж жуткого и отмеченного жирной печатью порокаМазур в немаленьком зале не узрел. Разговаривали сидящие, конечно, не шепотом,и табачный дым едва успевали размешивать многолопастные вентиляторы, но все жечуть ли не каждый провинциальный советский ресторан выглядел по сравнению сэтим залом едва ли не шалманом.

«Так,– подумал Мазур.– Интересно. Что, чисто случайно здесьоказался свободный столик, к которому она так уверенно прошла? Их, свободных,почти что и нету... Жаль, с французским обстоит предельно хреново, ни слова непонял из их реплик».

Официант, возникший над плечом бесшумной тенью, вмиграсставил на столе бутылку вина, бокалы и тарелочки с какой-то местнойкулинарной экзотикой. В полсекунды выдернул пробку с помощью огромногоникелированного приспособления, смахивающего на пыточный инструмент. Вежливобормотнул что-то и растаял, как не было.

«Порядок,– сказал себе Мазур.– Она себе наливает из той жебутылки, первая пригубила, так что с этой стороны можно неприятностей неждать...»

– Ну, и каковы впечатления? – с любопытством спросилаМадлен.

– Подождите, дайте набраться впечатлений,– сказал Мазур,глядя на круглую сцену, выложенную матово-желтыми деревянными плашками.

Нельзя сказать, чтобы зрелище ошеломляло. Как-никак, а завремя долгого перехода из Ленинграда насмотрелись по телевизору иностранныхпередач, в том числе и с клубничкой,– как ни проявлял бдительность товарищПанкратов, разорваться он не мог, то в одной, то в другой кают-компании дауспевали полюбоваться пикантным зрелищем.

Здесь все выглядело довольно пристойно: под томную тихуюмузыку, определенно претендующую на восточный колорит, танцевала, понемногуосвобождаясь от одежды, ладненькая белокурая девица европейского облика. Личикоу нее вовсе не выглядело порочным, скорее отрешенно-улыбчивым, позы ивыгибания, в общем, смотрелись не так уж и развратно, и, по большому счету, этобыло красиво. Положа руку на сердце, совершенно непонятно, почему это зрелищена одной шестой части земного шара понадобилось запрещать.