Книга Сны женщины - Евгений Хохлов

– «…По дороге к счастью, – тихо хрипит он и падает на колено, – любовь и смерть…»

Она, как святыню, прижимает кинжал к груди. Кинжал – то ли посеребренное бутафорское дерево, то ли сталь – весь в красном, светится, отражая огненный шелк, или…

Апогей земной страсти. Любовь и ненависть смешались и вовек неразделимы. Весь белый свет окроплен красным. Закат или рассвет? Любовь и ненависть с заката до рассвета. Любовь и смерть.

Что за танец!

Птички из кордебалета, что наблюдают их танго, в страхе и восторге визжат в облачных кулисах.

…Визжат девицы как-то неестественно. И больно руке. Поранилась кинжалом? Занозила палец этой обшарпанной деревяшкой?

* * *

– Слушайте, зря вы не пристегнулись. Такая дорога извилистая… Всегда надо пристегиваться. Не ударились?

Она открывает глаза. Сизое море, светлое небо, высокий белесый обрыв. Вдоль обрыва вдаль бежит широкая асфальтовая лента. Опасный поворот, и столбики ограждения сбиты. Пыльные венки в беспорядке разбросаны вдоль обочины. Как всегда. Обычная картина.

– Вы зачем визжали? – спрашивает она спросонья.

– Я-а? Не имею такой привычки. Это вас тормоза разбудили. Мне пришлось резко затормозить, потому что еще метр, и летели бы мы с вами кувырком, в мир иной. Я никогда не соревнуюсь на дороге и в мир иной не тороплюсь. Вон впереди видите – торопыга разруливается. Страшно доволен, что подрезал меня на своем драндулете. А ради чего, спрашивается? Сам в результате чуть не кувырнулся. Такие с обрыва именно каждый день и летают.

Она потирает руку и молчит.

– Что-то с рукой, Татьяна Федоровна? Ушиблись? Поранились? У меня аптечка есть.

– Колечко, – осматривает она пальцы, морщится и достает из сумочки платочек. На мизинце царапина, оставленная, по всей видимости, золотой монеткой, припаянной к ободку. – Зачем я его ношу? Красоты никакой и ни к чему не подходит. Послушайте, – вдруг встрепенулась она, – мы ведь здесь уже были, когда вы везли меня от железной дороги. Или тут все повороты такие? Я все что-то задремываю, не замечаю. Никогда не высыпаюсь в поезде – все разговоры, перекуры, закусоны, дурацкие розыгрыши, пьяные домогательства товарищей по цеху. Двери хлопают. Или вдруг репетиции ни с того ни с сего. Остановки на каких-то богом забытых полустанках – кто-нибудь из вечно жаждущих отстанет обязательно, и все вопят, суетятся, хватают стоп-кран, который, само собой, не работает. И так – ночи напролет. А тут, как откроешь глаза, все эти ваши венки над обрывом, по краю земли, тоже как во сне.

– Нет, этот поворот особенный. Есть не менее опасные, но этот будто заколдован – аварии и аварии. Вы уж извините, но другой дороги к Вандиному, а теперь уже вашему дому нет. Скоро приедем, не беспокойтесь.

И вот он, дом. Почти скрыт в белом кипении – цветут деревья. Сколько их, сколько их в этом саду! Не устаю восхищаться. Их аромат сгущается дымкой, обволакивает дом, туманит высокую весеннюю небесную синеву. Сквозь дымку лишь стекла мезонина сверкают, высокие, венецианские, кристально чистые. Мне велено за домом приглядывать, и деньги на это оставлены. Я и приглядываю.

Над мезонином замер флюгер – кружевной флажок. Пока была жива Ванда, он крутился вовсю – ветер не ветер. Скоро снова закрутится, потому что ему – дому – недолго пустовать осталось, буквально минуты. Сейчас явится новая владелица сего имения, ступит на мощеную дорожку сада, и белые лепестки теплой метелью полетят ей прямо в лицо.

Вот высокая ограда, сложенная из камня. Камень заплел вьюн, его граммофончики только-только развернулись. Вот глухая калитка из толстенных гладких досок. Вот и ключ от калитки.

– Сами откроете, Татьяна Федоровна, или на первый раз предоставите мне?

– Открывайте. Вам сподручнее. Я боюсь новых замков. У меня никогда ключ не поворачивается ни в одну сторону.

– Хорошо-с. Но для начала не забудем отключить сигнализацию. Глядите, я набираю код, всего четыре цифры – пять, семь, один, девять.

– Сигнализация? У бабки Ванды? Ну и ну.

– Сигнализация. Конечно. Что вас удивляет, Татьяна Федоровна? Мало ли что может случиться. Вы потом код поменяйте, а вот замок советую оставить. Здесь совсем простой замок, но надежный. Старинный, немецкой работы. Не смейтесь – антикварная ценность. Смотрите, какая красота! Прямо сияет, когда начищен. Никакие дожди его не портят. Каплю масла в скважину, и месяцами не скрипит, просто шелковый. И никогда не заедает. А изнутри будете закрывать-открывать – нажмите вот рычажок и задвиньте засовчик. Видите, какой толстенький, прочный. Можно также прикрутить колесико для надежности. Этот замок любую отмычку выдержит и даже динамит, я думаю. Впрочем, сигнализация сработает, если что. Служба моментально прилетит. Ванда проверяла и даже штраф не пожалела заплатить. Вам нечего бояться, можете спокойно оставаться одна. Ванда так и жила и никого не боялась. Очень все надежно… Очень мне нравится этот замок!

Но дифирамбы замку ей неинтересны. За распахнутой калиткой ей открывается волшебный мир. Она потрясена увиденным. Вдоль светлых плиток дорожки густым бордюром цветут пестрые примулы. Сад неогляден и весь в цвету, свежая трава в солнечных пятнах, стекла мезонина сверкают из поднебесья.

– То есть… Мы, собственно, куда приехали?

– Собственно, в ваш дом, Татьяна Федоровна.

– Да ну вас, – раздражается она. – Терпеть не могу розыгрышей. Я ими сыта по горло. Что ни день, то глупый розыгрыш.

– Что вы сердитесь? Какие розыгрыши? Это ваш дом, это – ваш сад. Это – ваш нотариус.

– То есть как?

– Вы чем-то недовольны?

– Я не понимаю… Это бабушка Ванда тут жила? Так жила?

– А что? По-моему, неплохо. Вы ожидали большего?

– Большего?! Большего, чем это королевство? Чем этот дворец? Вы меня правда не разыгрываете, а, господин нотариус?

– Так уж и королевство! Земли полгектара. Огорода нет – Ванда извела, только клумбы и плодовые деревья. Что касается дома, то не дворец, но хорошее, большое богатое жилище. С современными удобствами. Из мезонина – там, кстати, спальня, очень просторная, – можете любоваться морем. Закатом там, рассветом. Знаете, эти алые и багровые краски… Так красиво…

– Вы смеетесь? Или сошли с ума?

– Ах, я не смеюсь – улыбаюсь в душе. По-доброму, поверьте. И, честное слово, я не сбежал из дома скорби. Почему вы так странно реагируете, дорогая? Что за недоверчивость? Многие на вашем месте пришли бы в восторг.

– В восторг… – потерянно шепчет она. – Я не могу поверить, что этот дворец – бабушкин. Мне туда войти страшно. Мы никогда не жили богато. Мама никогда не говорила, что бабушка у нас могла позволить себе такое. Я ждала, что увижу покосившуюся хибарку какую-нибудь или нечто вроде дачного домика с прохудившейся крышей, сарай-развалюшку, нужник-скворечник, колодец, огород с картошкой. Две-три одичавших яблони, заглохший цветник, пыльный вытоптанный двор… Что угодно, только не такое! Такое может только присниться.