Книга Узелки - Евгений Гришковец

Есть фотографии разных лет, сделанные в разных городах, или у моря, или в лесу. На них мне шесть, семь или более лет. А я не могу, как бы ни старался, вспомнить обстоятельства, в которых были сделаны те или иные фотографии. Не помню каких-то людей с этих снимков. Зато помню отчётливо какие-то ощущения из того времени, кем-то сказанные слова, мысли свои помню.

Очень люблю фотографию, на которой мой дед, папа и я. Мне на ней шесть с половиной лет. Снимок подписан: город Ломоносов, июль и год. Дед в светлой рубашке с коротким рукавом держит соломенную шляпу с чёрной лентой, папа в белой рубашке с закатанными рукавами, у него в руке женская сумочка, это значит, что фотографировала мама. Я стою на том снимке между дедом и отцом в белой футболке. Снимались мы в парке на фоне скульптуры Лаокоона. Копии, разумеется. Множество копий этой знаменитой скульптуры можно увидеть в самых разных местах и странах.

Саму скульптуру на фотографии видно не очень хорошо. Она чёрная и целиком не вошла в кадр. Я существенно позже увидел и запомнил это изваяние. Причём увидел в какой-то книге, возможно, в учебнике. Самого посещения Ломоносова летом того года я не помню совсем. Ничего не помню! А мы, по рассказам родителей, побывали тогда и в Петергофе, добирались туда из Питера не как-нибудь, а на корабле с водными крыльями. В Петергофе я не мог не видеть каскад фонтанов и главный фонтан Самсон со львом. Я такое чудо видел впервые в жизни. Не помню ничего!

Зато помню папин рассказ о скульптуре Лаоко она. Она, видимо, меня впечатлила. Ещё бы! В шесть с половиной лет она не могла не впечатлить. Огромная змея опутала сильного голого мужчину и двух голых юношей. У них испуганные и страдающие лица. Шутка ли – такая здоровенная змея душит людей и наверняка кусает.

Змей к тому моменту жизни я уже встречал, что называется, в среде их обитания и боялся. Хотя, как уже было сказано, саму скульптуру, увиденную там и тогда, я не запомнил, а лишь рассказ о ней.

– Понимаешь, – говорил папа, – был такой человек, у него было два сына. Он хотел всех предупредить о том, что, если они сделают то, что собирались сделать, обязательно случится беда. Он очень хорошо говорил и почти уговорил людей от того, что они хотели… Но тут из моря… А они находились возле моря, поэтому на них нет одежды, было тепло… Так вот, из моря выползла огромная змея и убила того человека и его сыновей… Задушила… А люди подумали, что это значит, что тот человек был неправ… Что змея – это ему наказание за ложь… И люди сделали то, что хотели, и из-за этого все тоже погибли.

– Их тоже убили змеи? – спросил я, впечатлённый такой страшной историей.

– Нет, их убили другие люди, – ответил папа. – А если бы они послушали того человека, то остались бы живы.

Как же я много думал о той истории, фантазировал, боялся! Мысли и фантазии те помню ясно. Помню папины слова, голос… Но не помню, как и где он мне их говорил, в какой обстановке…

Я знаю, что тем летом в Питере меня таскали по множеству музеев. Мне говорили, что я мужественно перенёс Русский музей, посещение Петропавловской крепости, Исаакиевского собора и даже в Эрмитаже безропотно выдержал больше полутора часов и только тогда возроптал.

То, что я совсем ничего из этого не помню, даже своей усталости, но при этом не могу забыть лампу, которую увидел в окне поезда по дороге в Питер…

Ночью на станции «Новосибирск главный» наш поезд долго стоял. Я не спал, родители тоже. В вагоне шумели. Какие-то пассажиры занимали свои места, гремели, громко говорили. Я стал смотреть в окно. Через перрон от нашего стоял поезд, окна его были ярко освещены и задёрнуты до середины красивыми цветными шторами. Это был поезд Пекин – Москва. Об этом я узнал, потому что моё внимание привлекла длинная белая табличка на вагоне. На ней были знакомые мне буквы, которые я уже знал, но складывать их в слова или быстро читать слова, из них сложенные, ещё не умел. Ниже знакомых букв шла надпись, состоящая из диковинных закорючек. Наверное, я спросил о том, что это.

– Это – китайские буквы, – сказала мама, – этот поезд идёт из страны Китай. В Китае – китайский язык, и записывается он вот такими буквами.

Тут было над чем поразмыслить, и я задумался. А потом шторы окна таинственного поезда, того, что находилось строго напротив нашего, кто-то отдёрнул в стороны. И я увидел чудо. Это была лампа, которая стояла на столе у окна. Лампа та была с цилиндрическим абажуром, сделанным из чего-то прозрачного нежно-голубого цвета. Абажур был, видимо, волнистым – так я думаю теперь, анализируя воспоминания, тогда я этого понять не мог. За абажуром по кругу, вращаясь, двигались рыбки. Видимо, там был устроен второй крутящийся абажур с нарисованными рыбками. Из-за волнистости внешнего абажура казалось, что рыбки плывут и извиваются, как живые. Ни одного бытового предмета более красивого и удивительного я в своей жизни не видел никогда. Я страстно его возжелал. Я показывал ту лампу родителям, говорил, что она мне жизненно необходима, сулил большие достижения в освоении чтения и письма, клялся, что с такой лампой, стоящей в моей комнате, я буду засыпать без чтения и сказок на ночь. Мне тут же её пообещали купить, если увидят в магазине.

Довольно долго, наверное, больше года, я напоминал о той лампе родителям. Но, по их словам, они нигде такой не встречали. Я о ней часто мечтал. Представлял дивный её свет в комнате, движение рыбок по кругу, их тени, скользящие по стенам, удивительную атмосферу волшебства и думал о том, какая прекрасная была бы жизнь, будь у меня такая лампа.

Помню, как папа однажды раздражённо сказал, когда я в очередной раз напомнил об обещанной лампе, что эта ерунда, которая мне надоест через день. А я удивился и не поверил. Как можно назвать такую красоту ерундой и как такое может надоесть?.. Больше я никогда и нигде подобную лампу не видел.

Так вот, я очень хорошо понимаю и не удивляюсь тому, что шедевры мировой живописи и зодчества мне не запомнились, а лампа с рыбками вызвала восторг и не забывается. Конечно! Мне же было шесть с половиной лет! Но почему я совершенно не помню посещение крейсера «Аврора»? Мы побывали и на нём тем летом. Есть фотография. А крейсер с пушками, настоящими моряками не мог не заинтересовать мальчика в шесть с половиной лет. И наверняка заинтересовал. Но я не помню этого напрочь. Память сама выбирает, что ей хранить, а что терять без следа.

Поэтому я совсем не помню, в какой географической точке и в каком именно возрасте случилось со мной непостижимого масштаба открытие, после которого жизнь прежней остаться не могла. Это открытие произошло для меня слишком рано, и я сразу не смог его оценить и осмыслить. Но потом оно вспомнилось и ощутилось, осозналось, раскрылось в своём пугающем космическом величии. Осозналось и превратилось в мощный узел, напоминающий о себе, а точнее, постоянно присутствующий и не забываемый ни на миг.

Помню или, в большей степени, знаю, что тогда было лето. Я сидел у догорающего костра. Сидел один. Наверное, был поздний вечер, звёзд в небо высыпало великое множество. Луна была полная или почти полная и очень яркая. На ней хорошо просматривались какие-то рельефы. Мне точно не было холодно или хотя бы прохладно.