Книга Последнее семейство в Англии - Мэтт Хейг

– Женщина? – она даже пахла сейчас недоумением.

– Да. Мисси Эллиот.

– Миссис Эллиот?

– Нет, Мисси. Мисси Эллиот. Она самая успешная рэперша в мире.

– Знавала я миссис Эллиот.

– Мисси.

– Но она так не одевалась.

– Боже.

– И она не была цветной.

После такого заявления большой палец Хэла резко оторвался от нижней губы.

– Нет, и она любила подобающие песни. Джона Денвера, и вроде того. Или это её муж любил? Да, верно. Он работал с Биллом на пивоварне. Только он занимался управлением. Но твой дедушка всегда хорошо с ним ладил, смеялся над теми же шутками, что и ты…

Хэл отвернулся от телевизора и его губы расплылись в невольной, сочувственной улыбке. Он погладил меня по голове.

А потом, вспомнив что-то невыразимое, бабушка Маргарет начала плакать.

– Извини, – сказала она наконец. – Я мешаю тебе смотреть передачу.

– Ничего, бабуля. Все хорошо. Я принесу тебе платочки.

И он сходил за платочками, и погладил ее по плечу, когда вернулся. Это был любящий, хоть и неловкий жест.

– Ты славный мальчик, – сказала она, мягко промокая щеку. – Такой славный. Билл всегда так гордился тобой.

отрубить

Именно Адаму труднее всего давалось это новое положение дел. Видите ли, хотя он не мог этого сказать, но ему никогда не хотелось, чтобы бабушка Маргарет приехала к нам жить.

Однажды он предположил, когда дедушка Билл еще был жив, что им будет комфортнее в Доме престарелых. Я не знаю, что такое Дом престарелых, но если это похоже на Собачий приют, то понимаю, почему Кейт возразила. Бабушка Маргарет никогда бы не поместилась в клетку.

Но как бы то ни было, Адам был недоволен с самого начала. Дело было не в том, как она пахла – никто этого будто бы не замечал. И даже не в том, что она постоянно выискивала спонтанные всплески счастья, готовая переплавить их в вину. Было что-то еще. Что-то в ее присутствии в углу комнаты, что так глубоко раздражало Адама. Всякий раз как она выражала свои Спорные Суждения, Адам закатывал глаза и говорил что-то в духе: «Времена изменились», или «Не стоит верить всему, что пишут в газетах», или даже, в крайних случаях: «Маргарет, нельзя говорить такое». Но она могла, и продолжала говорить, хотя ее всегда прерывали на полуслове. В конце концов, она горевала.

– Думаю, мы слишком далеко зашли с этой мультикультурной, как ее…

– Билл считал, что этих магазинных воришек можно остановить, только если отрубить им руки…

– Как говорил Энох Пауэлл[3]…

– Гейские свадьбы, а что потом…

– Говорю тебе, Адам, эти нелегальные иммигранты…

И неизбежно Спорные Суждения бабушки Маргарет стали предметом разговоров в спальне, уже в первый вечер ее пребывания в доме.

– Прости, Кейт, но твоя мама говорит наиоскорбительнейшие вещи.

– Да, знаю, – ответила она, разбирая одну из полок Адама. – Но мы ее не изменим.

– Но она расистка. Она порой ужасающе узколоба, серьезно.

– Она моя мама, Адам. И она горюет.

– Понимаю, понимаю, но…

– У нее не было среднеклассового воспитания с милыми маленькими либеральными каникулами на юге Франции, как у тебя. Ей тяжело приходилось в юности. И ей тяжело сейчас…

– Очень глупо так говорить. Извини, но это все равно что сказать, что Гитлер ничего не мог поделать, ведь его так воспитали. И к тому же, ты ведь смогла спастись от своего воспитания?

– Спастись? Ты понимаешь, как высокомерно ты сейчас звучишь? Я ни от чего не спаслась, и я не стыжусь своей матери. Если не можешь принять тот факт, что я люблю кого-то, члена собственной семьи, что бы тот ни болтал, боюсь, это твоя дурацкая проблема.

– Отлично, раз ты этого хочешь… – и в этом конкретном случае Адам встал, чтобы спастись. Взяв меня с собой. В парк.

– Идем, малыш. Гулять.

жесткий

Когда мы вышли на улицу, я пытался вразумить Адама. Зачем быть столь жестким с Кейт? Он никогда так себя не вел. Обычно он был спокойным и рассудительным.

Я вилял хвостом, тяжело дышал, смотрел мягко. Похоже, это возымело некий эффект, ведь когда мы подошли к парку, его походка стала легче и он даже начал насвистывать. А затем я вспомнил.

Вчерашняя женщина. Эмили.

Она вновь была там, как Адам, должно быть, и ожидал. Сидела на скамейке и смотрела, как Фальстаф трусит по парку. Вновь я решил, что лучше всего остаться с Адамом и убедиться, что он защищен.

– Еще раз здравствуйте, – сказал он.

– Здравствуйте-здравствуйте, красавчик, – откликнулась Эмили и погладила меня по голове.

– Вы босиком.

Она улыбнулась, ее голова склонилась набок.

– Да, я стараюсь не носить обувь. Насколько это возможно. Люблю ощущать землю под ногами, так я чувствую себя в согласии с природой и все такое. Знаете, вибрации. – Она подняла голову и взглянула на Адама. – Наверно, вы думаете, что я чокнутая.

– Нет, вовсе нет. Вовсе нет. Мне бы не помешало сейчас почувствовать себя в согласии хоть с чем-то, если уж начистоту.

Лицо Эмили нахмурилось от преувеличенного сочувствия, хотя ее запах остался прежним.

– О, простите. Бедняжка. Трудный день в офисе?

– В школе, вообще-то. Я учитель.

Преувеличенное сочувствие перешло в преувеличенное удивление.

– Учитель? Ух ты, должно быть это восхитительно!

Адам помолчал, он никогда прежде не получал такого отклика.

– Что ж, бывают хорошие моменты. А вы?

Эмили выглядела смущенной.

– Ваша работа? Вы работаете?

– О, да-да. Простите. Да. Я ароматерапевт.

– Мне очень интересна ароматерапия, – заявил Адам, должно быть, впервые в жизни.

– Неужели? Так много людей, особенно мужчины, все еще, знаете ли, как же это сказать…

– Скептично настроены?

– Да, они скептично настроены по отношению к альтернативным практикам лечения. Но я верю, что обоняние имеет огромное влияние на наше общее благополучие, и это самое недооцененное из всех чувств.

– Да.

– Я пытаюсь связать ароматерапию с другими областями: рефлексологией, кристаллогией, астрологией, нумерологией…