Книга Два дня - Рэндалл Силвис

– Обычно я ухожу на ланч в половине первого, – сказала она ему.

Демарко взглянул на часы: 12:21.

– А когда вы обычно возвращаетесь с ланча?

– Через сорок пять минут, вас устроит?

– Можете и через час. Я подожду.

Кабинет Хьюстона показался сержанту холодным и безжизненным. Встав спиной к закрытой двери, Демарко снова обвел глазами забитые книжные стеллажи и серый металлический шкаф для хранения документов. Шкаф был теперь пуст. Демарко это знал. Его содержимое все еще проходило процедуру описи в хранилище вещдоков в его полицейском участке. На письменном столе Хьюстона остались только телефон и блокнот для записей. А на маленьком столике позади рабочего кресла лежала невысокая кучка студенческих работ, уже оцененных и ожидавших своих авторов. Демарко просмотрел их еще два дня назад: двенадцать коротких рассказов из мастерской Хьюстона «Ремесло сочинительства».

Рядом с ними в рамке величиной пять на семь дюймов красовался портрет, запечатлевший Хьюстона с его детьми в погожий летний день. Маленький Дэви, вцепившись пальчиками в густую песочно-коричневую копну отцовских волос, восседал верхом на плечах писателя, стоявшего на небольшом причале у озера на заднем дворе. Томас-младший рискованно наклонялся вперед, пытаясь с краешка причала дотянуться веслом до красного каноэ, дрейфующего в озере. Рядом с братом, ожидая, чем закончится его отчаянная попытка, стояла Алисса, почти не дыша и приложив руки к груди, словно в молитве.

Жены Хьюстона на этом портрете не было. Ее отдельная фотография в тяжелой серебряной рамке стояла чуть левее семейного портрета. «И что бы это могло значить? – задался вопросом Демарко. – Если это вообще что-то значит?»

Он пересек кабинет, уселся в кожаное кресло Хьюстона и начал поворачиваться вокруг, рассматривая фотографии. «А значить это может следующее, – сказал он улыбающемуся лицу Клэр Хьюстон. – Возможно, именно вы фотографировали мужа с детьми на причале. Поэтому вас нет на общем снимке. И Хьюстон поставил рядом ваш отдельный портрет. Но не было ли это с его стороны только жестом? Для общественного потребления, так сказать? Или он удостоил вас отдельного портрета, потому что вы занимали в его сердце особое место?»

Демарко перестал вертеться и замер. В ожидании шепота, подсказки, намека.

– Поговорите со мной, Клэр, – призвал он.

И, замолчав, превратился в слух. Но Клэр молчала.

Зато, вдруг скрипнув, приоткрылась дверь кабинета. Демарко повернулся в кресле, ожидая увидеть статную фигуристую секретаршу. Но вместо нее перед ним возник нескладный гиббонистый мужчина средних лет с вытянутым обвисшим лицом.

– Извините, – сказал он и быстро исчез, хлопнув дверью.

«Какого хрена?» – обозлился Демарко. И встал так резко, что кресло вылетело из-под него и врезалось в маленький столик; оба портрета упали лицами вниз. Едва Демарко поправил их, как затрещала его рация.

– Водолазы нашли орудие убийства, – сообщил Морган.

Демарко поморщился; в груди что-то защемило.

– Буду через пятнадцать минут.

Сержант поспешно вышел в коридор. Теперь в нем уже никого не было, даже худосочной студентки. Демарко снова посмотрел на часы; стрелки показывали 12:32. Сержант притворил за собой дверь кабинета Хьюстона, запер ее на ключ, снова прикрепил полицейскую ленту, слетел по лестнице вниз и выскочил на улицу. Секретарша кафедры уже сидела в белой «Селике». Заметив бегущего к ней Демарко, она опустила стекло.

Демарко передал ей ключи.

– Я все запер. Мне нужно срочно вернуться в участок.

– А-а, – протянула негритянка. – Тогда ладно.

– Но в кабинет заглядывал какой-то мужчина, – сказал Демарко. – На вид ему шестьдесят один, может, шестьдесят два года. Килограмм девяносто, не меньше. Чем-то напомнил мне Томаса Вулфа.

Секретарша насупила брови:

– Того, что написал «Взгляни на дом свой, ангел»?

– Того самого. Кто бы это мог быть?

– Боюсь, я не знаю, как выглядел Томас Вулф…

Демарко рассмеялся и попытался сбавить темп. Его сердце всегда заходилось бешеным стуком в волнении или спешке. А когда его сердце так колотилось, сержант начинал говорить очень быстро.

– Признаюсь, я тоже. Но представляю себе его именно таким, как этот мужчина. Нескладным и неряшливым. С параноидальным выражением в глазах.

Секретарша кивнула:

– Тогда это, наверное, был профессор Конеску.

– Конеску, – повторил Демарко. – А зачем ему пересекать полицейскую ленту и заходить в кабинет доктора Хьюстона?

– А он это сделал?

– Он явно не думал застать меня внутри.

Секретарша оглянулась на корпус и понизила голос:

– Да он всегда такой. Уж больно любопытный. Сует свой нос куда не следует. Всегда и всюду.

Демарко снова рассмеялся и отступил от машины.

– Приятного аппетита, – пожелал он секретарше.

Та завела двигатель и тронулась с места. Теперь уже Демарко обернулся к Кэмпбелл-Холлу. И посмотрел на второй этаж как раз вовремя, чтобы заметить, как от одного окна отпрянула чья-то тень.

Глава 11

Ступни Томаса Хьюстона были синими, но не черными. Он постарался усесться внутри бетонной сточной трубы как можно выше, упершись ягодицами в одну ее стенку и ступней ноги в другую. Но все равно от тонкой струи воды, журчащей по трубе, его отделяли каких-то четыре дюйма. Рискуя потерять хрупкое равновесие, Хьюстон снял намокшие ботинки и носки и начал поочередно растирать свои голые ступни. Не будь он уверен, что это его собственные ноги, он принял бы их на ощупь за склизкие упаковки замороженного мяса. Наконец мучительное ощущение покалывания исчезло. Переведя дух, Хьюстон продолжил массировать ступни. И делал это до тех пор, пока не смог сгибать пальцы без опасения, что они отвалятся.

Он забрался в эту сливную трубу всего несколько минут назад. Неловко хлюпая ногами по водному потоку, он прошел по ней футов пятнадцать, примерно до середины асфальтированной дороги, бегущей наверху. Судя по его наручным часам, было уже без двадцати двенадцать дня. Хотя точное время и даже дата уже не имели для Хьюстона никакого смысла. Что-то случилось с его восприятием времени. Время будто бы треснуло, раскололось; и какие-то его фрагменты слились в один миг, а другие совсем утратились. Десять минут вмещали в себя боль целого месяца, а два дня казались мгновением – уколом стеклянного осколка в уголке его глаза, не более того. Возможно, он всегда сидел в этой сточной трубе. А возможно, он был героем в пьесе Беккета, и то, что он считал своей памятью, было всего лишь измышлением его создателя.

Хьюстон стянул воротник своей грязной куртки вокруг шеи и засунул обе руки в боковые карманы. И только тогда он понял, что на нем куртка и эта куртка не его! Хьюстон понятия не имел, откуда она взялась и когда он успел ее надеть. Эта вещь была ему слишком свободной в плечах и в груди. Она подошла бы по размеру более крупному мужчине. Старая стеганая куртка темно-зеленого цвета, заляпанная темными пятнами с душком моторного масла и с длинными прорезами в обоих рукавах, из которых проглядывал грязный белый ватин. Маленькие кусочки засохшей глины облепляли весь перед и рукава; они были везде, куда доставал его взгляд. Хьюстон понюхал один из них. И в голове всколыхнулись воспоминания о какой-то пещере. Они были смутными, призрачными, почти нереальными. Когда он был в той пещере? И с чего его туда занесло?