Книга Омут - Лика Лонго

Парень в блестящем голубом костюме, стоящий передо мной, долго выбирал билет. Казалось, он просверлит взглядом бумагу насквозь! Сначала его рука потянулась к правому листку, но неожиданно сделала в воздухе пируэт и вытянула крайний левый. Парень быстро пробежал глазами вопросы, тихо воскликнул "Йес!" и сел на свое место.

Я взяла ближайший ко мне билет. Как назло, именно его я не знала вообще. Внезапно меня словно облили холодной водой — на секунду я будто протрезвела и, оглядевшись, поняла: ведь именно сейчас решается "мое будущее", как сказала бы мама. И если я провалю экзамен — наберу меньше "проходных" двадцати баллов, — меня уже не допустят к следующему. Еще вчера это и являлось моей целью. Но сейчас я представила расстроенные лица родителей, и мне стало совестно. Как же они будут переживать!

Я снова, теперь с большим волнением, перечитала билет. Ну почему мне попалось именно то, что я совсем не знаю? Я сокрушенно покачала головой и шумно вздохнула. Женщина с короткой стрижкой подняла голову от бумаг и с ободряющей улыбкой тихо спросила: "Всё хорошо?" Я смутилась, молча кивнула — мол, всё о'кей — и впилась глазами в вопросы. Минут через тридцать первые смельчаки неуверенно зашелестели бумажками, кто-то кашлянул, кто-то потянулся. Атмосфера немного разрядилась — почти все были готовы отвечать. Все, кроме меня.

Я тупо смотрела на чистый лист перед собой и соображала, что же можно написать. Наконец, решила выжать из себя всё, хотя бы отдаленно соответствующее теме вопроса, и набросала кое-что. Получилось три четверти листа — лучше, чем ничего.

Пока отвечали другие, я пыталась придумать, как бы преподнести всю эту чушь получше и покрасивей. Но голова нестерпимо болела, мыслей не было. Мне хотелось прилечь, закрыть глаза и не думать ни о чем.

Вскоре пришло и мое время отвечать. Я постаралась взять себя в руки, откашлялась и села перед мясистой теткой с неестественно пышной прической. Она равнодушно посмотрела на меня поверх очков, размашисто написала на листке мою фамилию, скрестила руки и положила на них подбородок, приняв скучающую позу.

Я совершенно растерялась. Иногда заглядывая в свой мятый листок, я пыталась пересказать написанное там поцветастей, но выходило только хуже. В итоге последние пару абзацев я просто прочитала с листа, боясь даже взглянуть на экзаменаторшу.

Наконец мой позор был окончен. Тетка так же равнодушно, как и в самом начале ответа, посмотрела на меня и, не задав ни одного вопроса, пожала плечами, словно говоря: "Мне-то вообще все равно, кто из вас поступит, а кто нет".

— Вы сможете узнать результаты экзамена завтра, они будут вывешены на стенде в холле первого этажа в двенадцать часов, — сухо проговорила она.

Я встала и на ватных ногах вышла из кабинета.

— Ну что, как там? — зашептали вокруг меня. Это волновалась следующая группа абитуриентов. Я молча мотнула головой — мол, никак — и направилась к выходу.

Дома меня ждали взволнованные родители. По случаю первого экзамена отец купил мой любимый торт — "Медовик".

— Ну как, доча? — воскликнул он и, не дав мне ответить, добавил: — Позвони обязательно бабушке, она там места себе не находит — уже два раза звонила!

— Пусть девочка поест сначала! — тут же перебила его мама. — Я сама позвоню…

— Угу! — ответила я обоим, скидывая с плеча сумку. Если честно, я не знала, как признаться в том, что я, наверное, провалила экзамен. Мне хотелось скорее уйти в свою комнату, лечь и уставиться на обои. Но нужно было есть торт и поддерживать разговор, иначе они начнут волноваться.

— Так! — энергично сказал папа, потирая руки. — Я завтра сам съезжу в институт и посмотрю результаты. А ты начинай готовиться к следующему экзамену. Что там у тебя?

— Русский, — сказала я, сглотнув.

— Отлично! А какой проходной балл по литературе?

— Не меньше двадцати, — ответила я.

— Ну, я уверен, что моя дочурка набрала не двадцать, а целых тридцать баллов! — отец похлопал меня по плечу, отчего я вся непроизвольно сжалась. Мне хотелось закричать: "Оставь меня в покое!" Но я сдержалась, села за стол и принялась с деланым энтузиазмом резать "Медовик".

Ночью я впала в странное состояние. Я не могла понять, сплю или нет. Душевная боль наваливалась, придавливая к кровати, и я порой путалась: мне так больно наяву или боль просто снится? Мысли были столь фантастичными, что, казалось, их мог выдать лишь спящий мозг.

Утром я уловила момент просыпания — значит, часть моих видений была все-таки сном, а не бредом.

С кухни доносились голоса. Мама негромко разговаривала с кем-то. Потом из прихожей послышалось:

— Теть Тань, до свиданья! — и хлопнула дверь. Кажется, это Машка. Перед тем как выйти на кухню, я взяла зеркальце и замазала круги под глазами. Мне было плевать, как я выгляжу, но я знала: мама станет тревожно всматриваться в мое лицо, ища на нем признаки депрессии и смертельной болезни.

— Мам, это Маша приходила? — спросила я. Она обернулась, и я увидела, что глаза ее полны слез.

— Мам, что?!

— Нет, Полиночка, ничего, — заторопилась мама. — Просто Маша такая девочка хорошая! За тебя так волнуется! Ты в последнее время не в себе была, а она подумала, что у тебя с наркотиками проблема…

Мы обе истерично захохотали! Мы смеялись и плакали одновременно, обнявшись посреди нашей маленькой кухоньки…

И вдруг зазвонил мобильный. Я вздрогнула и непослушным пальцем нажала на зеленую кнопку. На том конце раздался голос отца, показавшийся мне чужим.

— Полина, это я, — глухо сказал он. — Ты набрала восемь баллов.

"Продюсеры бездомных, псов"

""Скитлз" — не кисни! На радуге зависни!"… "Кофе черная карта — будешь счастливой!"… "Мама, а где растут самые вкусные апельсины? Конечно, в Бразилии…"

Я научилась смотреть телевизор. Самое главное — вовремя переключить канал, если речь заходит о чем-то, касающемся реальной жизни. Мне остаются спортивные передачи и реклама. С детства терпеть не могла ни то, ни другое, но сейчас в них — мое спасенье. Глянцево-сопливая реклама настолько далека от жизни, что не вызывает у меня никаких ассоциаций. А в репортаже с соревнований по художественной гимнастике никогда не говорят о чувствах. Я просто слежу за сменой картинок на экране и не испытываю при этом абсолютно ничего.

Первые несколько недель я ревела целыми днями. Воспоминания атаковали меня со всех сторон, каждая мелочь вызывала слезы. Но постепенно пришло сонное отупение. Я научилась не думать.

Сутками сижу у телевизора, "прыгая" с канала на канал, и словно сплю наяву…

— Полин, к тебе Маша пришла, — просунула мама голову в дверь.

"Господи, только не это!" — подумала я. Что я сейчас могу сказать этой счастливой, влюбленной дурочке? Но мама смотрела так испуганно, щуря близорукие глаза, что мне стало жалко ее. Если я откажусь увидеться с Машкой, она станет волноваться еще сильнее.