Книга Алое платье - Галина Гордиенко

Правда, пока бодрится, — Наташа грустно усмехнулась, — с полчаса назад объявила, что решила стать художницей. Настоящей. Сейчас обложилась красками и старательно переносит их не столько на лист ватмана, сколько на собственную мордашку, одежду и письменный стол.

Старается! Язык высунула, что-то себе под нос бормочет. Наташу из комнаты выставила, готовит «сюрприз».

А щеки горят! Все-таки почти 38 у ребенка. И в постель не загнать, Аленка невероятно упряма.

Ира приоткрыла форточку. Вдохнула свежий пронзительный, пахнущий молодой зеленью и влажной землей воздух и успокаивающе пробормотала:

—Весной почти все дети болеют. Ничего страшного.

Но Наташа покачала головой: Аленка — не все. По крайнем мере, для нее. Аленка — единственный близкий и родной человечек. Наташу порой пугала зависимость от дочери.

Аленка казалась ей совершенно не похожей на других детей. Настоящим чудом, подаренным четыре года назад судьбой. Легче самой умереть, чем потерять ее!

Ира пожала плечами и неожиданно для себя вытащила из сумочки драгоценный сотовый телефон, с которым еще ни разу не расставалась. Подержала в руке, ощущая приятную тяжесть. Решительно протянула Наташе и сказала, внезапно переходя на «ты»:

—Держи. Если Аленке станет хуже, я позвоню. Или сама звони, чтобы не дергаться. — Ира рассмеялась. — Иди-иди! Нечего прогуливать занятия!

Девочка закрыла за молодой женщиной дверь и снисходительно подумала: взрослые! Вечно они из ничего делают проблему. Вот и мама с папой так же. Чихнуть нельзя в доме.

Ира фыркнула: кашлянула — не воспаление ли легких; щеки горят — нет ли температуры; платочек к носу поднесла —не загрипповала ли; рановато спать легла — не голова ли болит, глаза блестят — наверняка заболела…

Делать им нечего, что ли?

* * *

Аленка на появление своей няньки никак не отреагировала, слишком была занята.

Ира едва не расхохоталась — хороша больная! Забралась с ногами на стул, вокруг все разбросано, явно место себе срочно освобождала. На столе аж шесть чашек с водой. В каждой кисточка болтается, и вода одного цвета.

А наглый Петюнчик взгромоздился в старое кресло и торчит там башня башней — следит с любопытством за хозяйской рукой.

Ира убрала с пола Аленкин свитер. Книги сложила аккуратной стопкой. Подошла к Аленкиной постели и едва не ахнула в голос: ну, дает! Когда это Аленка успела? Уже готовый рисунок акварелью! Сохнуть она его, что ли, здесь пристроила?

В углу комнаты сумрачно, свет от настольной лампы сюда почти не попадал, и девочка подошла с Аленкиным рисунком к столу. Присела на подлокотник кресла, черный пес недовольно заворчал, Ира показала ему язык. Она давно не боялась собаки.

Что Ира хотела увидеть? Вернее, ожидала увидеть? Наверное, что-то типа своих детсадовских каракуль, до сих пор висевших под стеклом в родительской спальне. Убожество страшное!

На одной картинке пятилетняя Ира нарисовала трех уродцев с огромными головами и смешными палочками вместо рук и ног. Они почему-то одного роста, и чтобы зрители не путались, внизу печатными буквами накарябано: «мама», «папа» и «я».

«Я», то есть, она, Ира, стояла по центру с красным бантом среди черных кудряшек, и ее нос помещался ближе к правому глазу. А папины уши походили на плохо пропеченные бублики.

На второй картинке на кособокий квадрат маленькая Ира прилепила жалкое подобие треугольника. На него — трубу, из которой валил дым, как из паровозной топки в старых фильмах. Окно единственное и ярко желтое. Рядом не цветы — мутанты, каждый почти с дом высотой.

Насколько Ира помнила, рисунки других ребят в группе мало отличались от ее собственных. Чуть лучше, чуть хуже, какая разница? Но этот…

На островке талого снега стояла маленькая рыжая девочка — может, сама Аленка? Ира видела лишь кудрявый затылок. Она с силой подбросила круглый оранжевый апельсин.

Точно, апельсин. Ира даже кожуру в пупырышках рассмотрела, упругую и пахучую.

Апельсин летел вверх и превращался… в солнце! Летел и раздвигал тусклый серый сумрак, окружающий рыжую девочку. И чем выше он поднимался, тем большую силу набирал.

Апельсин оставлял за собой в небе след чистой пронзительной голубизны. Он нес весну. Редкие голубые стрелы, коснувшись земли, тянули за собой первую молодую траву и подснежники.

В этом рисунке чувствовалась детская рука, Аленке явно не хватало мастерства. Однако здесь было нечто большее, чем просто фотографическое сходство с оригиналом. Какая-то необычная свежесть, пронзительность, настроение, от чего перехватывало дыхание.

Папа как-то говорил Ире – перед работой настоящего художника замираешь не потому, что он точно изобразил ту же березу или пылающее перед закатом небо, цифровая фотография, например, много точнее. Захватывает его видение этого мгновения, застывшего чуть позже на холсте, умение вложить в работу собственную живую душу, эмоции, нечто божественное, непреходящее…

Это редкий дар!

Ира недоверчиво покосилась на трудолюбиво склоненную рыжую голову. Послушала азартное Аленкино сопение и осторожно положила лист.

Почему-то стало не по себе.

Откуда подобные фантазии у такой малышки?!

Впрочем, Аленка очень сильно отличалась от других детей. Уж себя-то Ира в этом возрасте еще помнила. Как и подруг.

Аленка самозабвенно рисовала, и Ира, не смея мешать, едва ли не на цыпочках подошла к ней. Встала за стулом и из-за Аленкиного плеча стала рассматривать следующую акварель.

Ирино сердце болезненно сжалось. На этот раз она увидела рыжую девочку в постели. А на полу, рядом с кроватью, дремал огромный черный пес.

Именно Петюнчик любил так спать, укладывая тяжелую голову на передние лапы. И оборачивал вокруг себя пушистый длинный хвост. Как лисица.

Сомнений не осталось, Аленка рисовала себя. Хоть и не показывала лица девочки, в комнате на ее картине слишком темно.

…Худенькая спина на рисунке странно напряжена, Ира прямо чувствовала это непонятное напряжение. Как и взгляд ребенка, с надеждой устремленный на дверь.

А на пороге… на пороге, освещенный яркой электрической лампой из коридора, стоял высокий мужчина. Резкий свет, падая сзади, оставлял его лицо в тени. Зато четко вырисовывались широкие плечи, крупная рука, придерживающая входную дверь и темные, слегка волнистые волосы.

Ира сразу поняла — Аленкин отец. Неизвестный ей Игорь Сорокин. И та Аленка, на рисунке, все же встретилась с ним.

* * *

Ира ехала домой в почти пустом трамвае и встревоженно думала, что Аленка все же простыла. Малышка к вечеру совсем расклеилась и даже не слишком противилась, когда Ира уложила ее в постель. Предварительно с трудом смыв с Аленкиных пальцев и лица радужные следы красок.