Книга Последняя ночь последнего Царя - Эдвард Радзинский

МАРАТОВ. И все?

Молчание.

Я за тебя расскажу. Начали выносить. В широкой супружеской простыне первым выносили царя. Отца семейства выносили. Потом понесли дочерей. Когда положили на носилки одну из них – она вдруг села. Закрыла лицо руками, зарыдала. Она была живой. Очнулся на стуле и Алексей... с которым ты покончил! Оказался только ранен... И когда зашевелились остальные сестры, ужас охватил команду. Вам показалось: само небо против вас.

ЮРОВСКИЙ. Ты прав – было страшно. Мы еще тогда не знали, что они бронированные. Но Ермаков не сплоховал: взял штык. Правда, когда он начал колоть первую из девиц, штык долго не мог пробить корсаж. И тут даже он испугался. Но победил страх.

МАРАТОВ. Доколол! Ожидание счастья... Царское Село... девичьи мечты – все кончалось в нестерпимой боли под пьяное пыхтенье бывшего каторжника Петьки Ермакова.

ЮРОВСКИЙ. Всех, всех доколол. Потом наверх пошел в их комнату и кровь их наволочкой с рук вытер.

МАРАТОВ. Итак, живы оказались? И Ермакову пришлось докалывать... А ведь ты сказал: проверяли пульсы?

ЮРОВСКИЙ. Да, тогда маленько ошиблись.

МАРАТОВ. Конечно! И какая могла быть проверка в этом ужасе – в дыму, среди лужиц крови, после отскакивающих пуль... Вы только одного хотели: закончить и похоронить.

ЮРОВСКИЙ. К чему клонишь?

МАРАТОВ. Так что и Ермаков мог добить не всех в этом безумии. А если к тому же кто-то был без сознания? И вы его уложили в грузовик вместе с мертвецами?

Юровский молчит.

Я давно мучаюсь и думаю: в грузовике могли быть недострелянные.

ЮРОВСКИЙ. Ты сумасшедший.

МАРАТОВ. Справедливо. Жаль только, что единственно нормальный – это сумасшедший я. Прошу тебя – дальше.

ЮРОВСКИЙ. Потом мы привезли трупы к безымянной шахте... Когда-то там искали золото... Это была наполненная водой яма посреди непроходимого леса. Здесь решили хоронить.

МАРАТОВ. Много пропускаешь... но я согласен. Привезли. Солнышко вышло – Романовы у шахты лежат. Ты уже совсем успокоился, наверное, даже позавтракал на пенечке яйцами, которые накануне для мальчика из монастыря привезли. Любили их в монастыре, еду носили. Помню, как ты обрадовался этой еде и тотчас позаботился с собой ее взять. И вот я думаю: мог ли фотограф Юровский не позаботиться – и не взять с собой царицыну камеру?

Молчание.

Конечно, не мог. И потому, не скрою, долго искал эту фотографию. Она мне по ночам снилась!

ЮРОВСКИЙ. Но не нашел. Ее нет.

МАРАТОВ. Совершенная правда. И мне оставалось только понять: почему ее нет. И вот тут помогла твоя Записка.

Молчание.

Ты пишешь: «Хотели сжечь Алексея и Александру Федоровну, но по ошибке вместо последней сожгли служанку... Тем временем вырыли братскую могилу для остальных девяти... И здесь начинается главная непонятность. Ведь от тебя требовалось совсем другое: тело Николая должно было исчезнуть! Останки царя могли стать священной реликвией для наших врагов. Так почему же ты не сжигаешь его? А вместо этого – Алексея и служанку? Ведь у тебя нет времени для экспериментов – и нет в достатке ни дров, ни бензина... Почему?

ЮРОВСКИЙ. Не помню... Уже не помню. И мне больно.

МАРАТОВ. Тоже ответ... И интересно: двое других свидетелей, твоих друзей, описавших захоронение, пишут: один – «сожгли Анастасию и Алексея", другой – „доктора Боткина“...

ЮРОВСКИЙ. Забыли они.

МАРАТОВ. Странно, правда? Казалось, после этой ужасной процедуры до смертного часа все запомнишь. И страшный запах горящего мяса. Если только...

ЮРОВСКИЙ. Ты что?

МАРАТОВ (засмеялся). Оно на самом деле было – это сожжение!

Молчание

Ты пишешь. «Все дочери имели на шее ладанки с изображением Распутина и его молитвой». А Алексей – мог ли он не иметь?

ЮРОВСКИЙ. Я просто забыл.

МАРАТОВ. Опять – забыл. Хорошо. Но вот то чего ты забыть ну никак не мог. Ты пишешь: «На трех дочерях были надеты особые корсеты с бриллиантами». А четвертая дочь – что ж не имела? Ведь царица каждой дала – на случай побега. И, наконец, Алексей. Ты сам описал его странную живучесть... Неумение чекиста Никулина владеть оружием мы с тобой уже исключили. Значит? Да, конечно, – мальчик тоже был защищен бриллиантами! Где они? Тут забыть ты не мог. Ошибки могут быть по любому поводу – но не насчет драгоценностей, столь нужных мировой Революции! Итак, где бриллианты Алексея и одной из княжон?

ЮРОВСКИЙ. Жалкий предатель! Ты думаешь, я мог...

МАРАТОВ. Никогда! Ты воистину предан Революции. Нашей горькой Революции. Ты скорее бы умер, чем взял. Нет, нет... твоя корысть тут исключается... Но тогда почему? Не можешь ответить. Нету ответа. Точнее, есть – только один. Ты попросту их не видел.

ЮРОВСКИЙ. Кого?

МАРАТОВ. Двух тел. Они исчезли. Вместе с бриллиантами

ЮРОВСКИЙ. Мне больно

МАРАТОВ. Они исчезли из грузовика по дороге. Мальчик и девочка, да? Оттого ты не смог сфотографировать мертвых Романовых у шахты, да? Хотя взял с собой камеру. И оттого драгоценностей с двух тел не хватает. И оттого ты придумал написать, два тела сожгли.

Молчание

Но самое интересное: как они исчезли по дороге... Я долго искал шофера грузовика.

ЮРОВСКИЙ. Он умер.

МАРАТОВ. Он жив. Жив угреватый маленький Сергей Люханов. Только всю жизнь отчего-то меняет города. Старый член партии, он живет в нищете, почему-то без пенсии... Будто страшно боится чего-то. Нет, он мне ничего не рассказал – просто тотчас исчез из города. И вот тебе моя версия: ты услышал стоны из-под брезента. Так? Стоны двух недострелянных – мальчика и девочки... После луж крови... после долгого убийства девушек... ты был не в себе. Устал от зверства и ужаса. И пережиток старого мира – жалость – тебя подвела. У тебя не хватило революционной стойкости, да? Ты не смог их добить... во второй раз. Так? Я думаю, попросту сбросил их с грузовика... Потом уже у шахты, когда раздел трупы и увидел бриллианты, ты, конечно, вернулся... Но недострелянные исчезли. Прибрал кто-то. Может, даже люди из монастыря... Они, конечно же, следили за домом. И всю жизнь ты не можешь простить себе этой жалости – этого преступления человека нового мира. Ты не сумел стать до конца муравьем. Ну отвечай же, товарищ?

Молчание

Неужели я понял? И это не просто история об убийстве? Но о прощении... и даже о твоей жалости? Я прав? Она жива! И потому она не является в моем бреду? Отвечай! Ну хочешь – на колени встану! Ну отвечай же!

МАРАТОВ вдруг замолкает, прислушивается. Потом бросается в темноту палаты и прячется за шторой огромного окна. Входит МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК с чемоданчиком.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Доброе утро. (Вынимает шприц из чемоданчика.)