Книга Последняя ночь последнего Царя - Эдвард Радзинский

МАРАТОВ. А почему... Зачем они согласились строиться?

ЮРОВСКИЙ (задыхается от беззвучного смеха.) Моя выдумка! Помнишь последнюю обедницу... Я тогда все и придумал... И когда они вошли в подвал, сказал Николаю: «После бегства вашего брата из Перми»... как у него глазки-то загорелись... не знал, что их императорское высочество, братец его, засыпанный ветками, с месяц как в яме пребывает... «слухи, говорю, в Москве нехорошие, что сбежала вся ваша семья. Посему я хочу всех сфотографировать. И отослать снимки в Москву, чтоб успокоить» А накануне как бы невзначай, я сказал, что фотографом работал до революции. Так что они поверили.

МАРАТОВ. Ты действительно был очень хороший фотограф. Наверное, и фотоаппарат вынес для убедительности?

ЮРОВСКИЙ. Вместо фотоаппарата... как только они построились – вошла команда.

МАРАТОВ. И что же – фотоаппарат не выносил?

ЮРОВСКИЙ. Да, откуда ему взяться?

МАРАТОВ. Ну зачем – неправду... Ведь мы договорились! Ну не надо! Помнишь, тетрадь, в которую караул записывал все происшествия во время дежурств? Тебе каждый вечер ее приносили. Ты надевал очки и с важностью читал. Она сохранилась, и я ее прочел. Там есть запись. «20 июня. Просьба Николая Романова, бывшего царя, дать ему работы – вычистить мусор из сада, пилить или колоть дрова...»

ЮРОВСКИЙ. Удовлетворили. И при чем тут фотоаппарат?

Маратов (будто не слыша). Действительно, забавная запись Он погибал взаперти, он обожал прогулки... и еще – у него был вульгарный геморрой. Хорошо, что эту запись ты помнишь, потому что прямо под ней я прочел другую: «II июля... (всего за пять дней – до) Татьяна и Мария просили фотографический аппарат, в чем, конечно же, им было отказано комендантом».

ЮРОВСКИЙ. Да... забыл.

МАРАТОВ. Уж ты не забывай – очень прошу. В доме был фотоаппарат «Кодак». Тот самый, конфискованный у царицы, когда впервые она вошла в Ипатьевский дом. При мне его конфисковали. А потом я видел его у тебя в комендантской – в столе лежал у бывшего фотографа Якова Юровского.

ЮРОВСКИЙ. Ну и что?

МАРАТОВ. И вот я думаю: мог ли бывший фотограф в «величайший миг Революции» – так ты называл этот день – им не воспользоваться?

ЮРОВСКИЙ. Грешным делом была мысль... «щелкнуть» их перед... Но ситуация была нервная.

МАРАТОВ. Нет, понимаю, почему ты не снял их – перед... Но после?

ЮРОВСКИЙ. Я не снял и после.

МАРАТОВ. Но почему? Ведь было важно снять расстрелянную семью... На случай самозванства хотя бы. Вот сейчас, когда появилась эта Анастасия...

Юровский (кричит.) Послушай, идиот, погибли все!

МАРАТОВ. А ты бы фотографию и предъявил вместо глупого крика.

ЮРОВСКИЙ. Там света было мало, когда постреляли. И обстановка была близкой к сумасшествию...

МАРАТОВ. Ну хорошо... ну ладно.

ЮРОВСКИЙ. Когда они приготовились фотографироваться, я позвал команду. Команда толпилась в широких двустворчатых дверях. Мы с Никулиным стояли по обе стороны двери. Стало вдруг тихо... только во дворе шумела машина... работал мотор.

МАРАТОВ. Да... да...

ЮРОВСКИЙ. Я потерял Постановление о расстреле... вынул просто пустую бумажку и прочел: «Ввиду того, что ваши родственники продолжают наступление на Советскую Россию, мы постановили вас расстрелять». И вновь была тишина – но какая! Николай переспросил: «Что? Что?»

МАРАТОВ. Пожалуйста, дальше.

ЮРОВСКИЙ. Читаю вторично... Я хотел посмотреть, как он встретит смерть. И как эта гордая самодовольная немка...

МАРАТОВ. Как же он встретил смерть?

ЮРОВСКИЙ. Он больше ничего не произнес, молча повернулся к семье, другие произнесли несколько бессвязных восклицаний, все это длилось несколько секунд.

МАРАТОВ. Второй раз – неправда... А ведь – таблеточку съел. Ермаков рассказал...

ЮРОВСКИЙ. И с ним ты поговорил!

МАРАТОВ. Со всеми поговорил. Ты – последний. Царь тихо сказал: «Не ведают, что творят... прости их, Господи». Не придумать Ермакову эту фразу – убийца он и безбожник. Дальше, пожалуйста, дальше, товарищ Яков.

ЮРОВСКИЙ. Ну и сразу – я рывком свой кольт. Царица и Ольга попытались осенить себя крестным знамением, но не успели. Началась стрельба.

МАРАТОВ. И как же вы не перестреляли друг друга в крошечной комнатке?

ЮРОВСКИЙ. И это я придумал: команда толпилась в раскрытой двери, три ряда стреляющих из револьверов. Причем второй и третий ряды стреляли через плечи впереди стоящих. Руки, руки с палящими револьверами – вот и все, что видели Романовы...

МАРАТОВ. И метались в этой клетке...

ЮРОВСКИЙ. А команда все палила из двустворчатой двери, обжигая огнем выстрелов стоящих впереди... Царя пристрелили сразу.

МАРАТОВ. Еще бы! Стреляли в него все!

ЮРОВСКИЙ. Но надеюсь, я был первый. Он с силой грохнулся навзничь – и фуражка в угол покатилась... Александру, лакея, повара, доктора тоже сразу – первым залпом. Но с дочерьми пришлось повозиться. Да ты ведь знаешь!

МАРАТОВ (кричит). Прошу! Дальше!

ЮРОВСКИЙ. Пули отскакивали от них. И как град прыгали по комнате. Мы тогда не знали почему... Отскакивают – и все! Помню, две младшие, прижавшись к стенке, сидят на корточках, закрыв головы руками. И пули отлетают от них... И – по комнате. А тут еще горничная мечется с визгом. И закрывается подушкой, и пуля за пулей мы всаживали в эту подушку... И Алексей получил одиннадцать пуль и все жил... И Никулин палил в него, палил... Он израсходовал целую обойму патронов.

МАРАТОВ. А почему... почему так?

ЮРОВСКИЙ. Ты же знаешь! На девушках были корсеты с бриллиантами... Она вшила туда драгоценности, видимо, на случай побега. Это было как броня. Бронированные девицы.

МАРАТОВ. Я не про девушек – про мальчика.

ЮРОВСКИЙ. Тоже странная живучесть.

МАРАТОВ. И как ее объяснишь?

ЮРОВСКИЙ. Слабое владение оружием моим помощником Никулиным. И, наверное, нервность... эта возня с дочерями.

МАРАТОВ. Да, не сбился. Это твое объяснение я прочел в Музее Революции... куда ты передал свое историческое оружие.

ЮРОВСКИЙ. И это читал?

МАРАТОВ. Но мне так объяснять нельзя. Ведь Никулин у меня работал – в ЧК. И отлично владел оружием. Впрочем, застрелить с трех метров сидящего на стуле мальчика – для этого не надо умения... И нервность тут вряд ли помешает. Так почему же?

ЮРОВСКИЙ. Не знаю! Помню, я шагнул в дым и двумя выстрелами покончил с живучестью Алексея... Наконец все одиннадцать на полу лежали – еле видные в пороховом дыму. Я велел прекратить стрельбу... Дым заслонял электрический свет. Раскрыли двери комнаты, чтобы дым рассеялся... Начали забирать трупы. Переворачивали, проверяли пульсы. Надо было побыстрее выносить. Пока над городом ночь. Несли в грузовик на носилках, сделанных из простынь, натянутых на оглобли... Их взяли, помню, от стоящих во дворе саней. (Замолчал.)