Книга Синий треугольник - Владислав Крапивин

— Подожди, будь добр, — перебил я, стараясь быть деликатным. — Давай… вот что. Недавно я с полной реальностью, с занозами на досках заборов и с прожилками на листьях тополей видел улицы… одного города. Вроде бы это город моего детства, но… не совсем. Как бы в ином мире. Странный и в то же время очень знакомый… — Я чуть не сказал «родной», но постеснялся. — И вот я хожу по нему…

— И что же? — сказал Синий Треугольник. В первый миг мне почудилась усмешка. Но нет, усмешки не было. Была этакая… осторожность, что ли.

— Ну и вот… — продолжал я насупленно. — Хожу и узнаю многое. И наконец… встречаю маму. И мы не удивляемся друг другу, будто все так и надо. Идем рядышком и радуемся, что снова вместе… Скажи, это всего лишь простое сновидение? Игра заторможенных клеток мозга и только?

Он отозвался сразу. Как мне показалось — с легкой досадою:

— Ты же сам знаешь, что не только. Вернее, совсем не то…

«А тогда что? И можно ли остаться там насовсем?» — я не решился сказать это голосом (даже шепотом), но Синий Треугольник уловил и мысли.

— Придет время… — ответил он уже с явной усмешкой. Потом быстро уплыл к потолку, в угол над книжной полкой, засветлел там, будто клок обычного тумана, и сообщил небрежно:

— Я пока поживу у тебя… раз уж так получилось.

— Живи, — кивнул я. И стал прислушиваться к себе и ко всему, что вокруг.

Так бывало со мной не раз спросонья. Очнешься, сядешь и мотаешь головой, пытаясь понять: какой год, какое число? Весна или зима? Кто ты на сей раз и сколько тебе лет: семьдесят, двадцать пять, десять? Собирать ли в кирзовую полевую сумку задачник, «Родную речь» и тетрадки с недоделанным домашним заданием или толкать в папку-органайзер распечатку статьи, которую ждут в редакции «Завтрашнего утра» (дурацкое название, не правда ли?). Или никуда не надо спешить, потому что на часах нет еще восьми, а пенсию знакомая ворчливая почтальонка Татьяна Николаевна принесет лишь в полдень…

Наконец, тряхнув еще раз головой, восстанавливаю «самую реальную реальность». На улице начало июля (будет жарко). До пенсии еще далеко (к сожалению). Школа — в далеком прошлом (тоже к сожалению, хотя в ней хватало всякого). А вчера меня выгнали с работы. И не просто, а со скандалом, даже с истерикой, которая случилась с главной редакторшей Маргаритой Глебовной Долгопень. До нее и до владельцев газеты наконец дошло, что серия моих репортажей о путешествии на шхуне «Томас Манн» не что иное, как плод чистейшей фантазии. Я их сочинил, сидя на даче у своего знакомого, художника Вити Корягина. Он в свое время ходил на больших яхтах и во время моего «борзописания» с удовольствием подбрасывал мне корабельные подробности. Вышло, кстати говоря, очень убедительно.

— И я… и я… — рыдала грузная крашеная Маргарита, — я верила всему… этому бреду… как последняя дура…

— Почему же «как», — вежливо сказал я.

— Вон… — выдохнула она, как опавший кузнечный мех.

— Скажи бухгалтерше, чтобы выдала расчет и выходное пособие, — напомнил я.

— Вот… тебе… а не пособие… — Маргарита Долгопень сложила пухлую фигу (пальцы были туго перетянуты кольцами с камушками).

Я засмеялся. Пособие все равно выдадут. А за место в «Завтрашнем утре» я не держался, меня давно уже звали в «Наши задачи» заведовать отделом писем. Работа хлопотная, но зато в письмах всегда масса интереснейшего материала… Впрочем, не буду спешить. Месяц посижу без должности, чтобы оглядеться и передохнуть…

Вчера мы в небольшой компании, в кафе «Гусиное перо», трогательно отметили конец моего сотрудничества с «Морген-моргеном» (так в своем кругу именовалось «Завтрашнее утро»). Домой я пришел ночью, в состоянии «зыбкого равновесия». Немудрено, что во сне и спросонок чудятся всякие туманные треугольники с сизым отливом…

Нет, не чудятся…

Вернее, не чудится. Треугольный клок тумана синим дымком колыхался над шеренгой пыльных томов давно не читанных Генрика Сенкевича и Ключевского.

— Доброе утро, — хмуро сказал я, будто не виделись давным-давно. Мозги были тяжелыми, в затылке сидел занозистый деревянный кубик.

— Привет, — иронично отозвался Синий Треугольник. — Что, гудит головушка?

— Тебе бы так, — буркнул я, не испытывая никакого удивления от присутствия представителя неведомого мира.

— Ладно, сейчас, — хмыкнул он. Щекочущие электрические искорки пробежали по моим мозговым извилинам, кубик в затылке превратился в пушистый комок и растаял. Я ощутил свежесть и бодрость готового к восхождениям альпиниста.

— Вот это да! Значит, ты умеешь убирать из мозгов всякую пакость?

— Не всякую, — «вздохнул» Синий Треугольник. — Печаль, например, не умею…

— Печаль — не всегда пакость, — философски заметил я. И тут же ощутил ее, печаль эту. Впрочем, не сильную. Просто вспомнилось, что моя двухкомнатная обитель пуста и не прибрана, что быт неустроен, а будущее туманно, хотя уже четвертый десяток мужику.

Квартирка была мамина. Сюда я перебрался, когда не заладилось с Раисой. Вернее, сперва с Еленой, а потом с Раисой. Ну, с Ленкой-то была недолгая история, оба вовремя поняли, что «число точек соприкосновения — минимально». И разбежались без всяких терзаний. А с Раисой сперва все было «как у людей». Четыре года подряд. А потом… видимо, тоже «как у людей», если учесть, что каждая вторая семья существует не более пяти лет. И на сей раз никаких скандалов не было.

— Ты же убедился, что мы совершенно разные люди…

— Ага, — бодро согласился я, хотя было тошно. И перебрался к маме. В комнатку с желтыми полинялыми обоями и старой пружинной тахтой, на которой и раньше ночевал многократно.

Мама, конечно, печалилась:

— Я-то все ждала, что внучата будут.

— Да ведь и я ждал… А она…

Впрочем, упреками и сожалениями мама меня не мучила. Только беспомощно выговаривала, если без предупреждения задерживался в командировке или до утра застревал у приятелей на пьянке.

— Ты не представляешь, каково это не спать всю ночь и думать: «Где он, что с ним…» Неужели нельзя было позвонить?— Мам, да там телефона не было… Ну, маленький я, что ли? Нельзя же трястись надо мной, как над школьником…

— Были бы у тебя свои дети, тогда понял бы…

— Да будут еще, будут, честное слово… — я виновато обнимал ее. «В самом деле, какая же я скотина…»

А три года назад мамы не стало. В одночасье, от сердца…

И до сих пор мне часто кажется, что в соседней комнате и на кухне я слышу ее шаги и вздохи. И как она звякает посудой, когда готовит мне завтрак. И вспыхивает порой секундная надежда: а может быть, правда? Может быть, ничего того не было, просто приснилось, а сейчас милосердное пространство-время восстановило нормальную структуру бытия?

Нет, не восстановило… Но порой опять кажется: вот шагну на кухню, а там…