Книга Дагги-Тиц - Владислав Крапивин

Зоя покосилась на него:

— Слушай-ка, летняя птаха, ты не рано так нарядился? Осипнешь от простуды, кто будет петь?

Никитка бодро ответил, что, во-первых, не осипнет, а во-вторых, петь ему в ближайшее время не надо. Все прежние песни давно записаны на магнитофон, а новыми спектаклями не пахнет.

Он был прав. Никаких новых постановок в планах «штурманят» пока не было. Зоя все обещала раздобыть у знакомых солидную видеокамеру, чтобы заснять «Бегство рыжей звезды» на пленку. А еще надо было ремонтировать «Глюкозу-бенц». А еще, когда начнется лето, устроить несколько турпоходов по окрестностям (это для тех, кто никуда не уедет на каникулы). А кроме того, организовать рыцарский турнир для детсадовского народа (ну и для себя заодно).

В общем-то летнее время тем и хорошо, что нет никаких обязательных дел. Разве что отремонтировать в полуподвале краны да расписать стены какими-нибудь веселыми картинами…

Но до лета оставались еще важные, заранее назначенные дела. И самое главное — спектакль о рыжей звезде двадцать девятого марта, в день рождения Бориса Голицына.

Борису исполнилось бы тридцать лет…

Похоронен Борис был в Южнодольске. Родители отдали урну с пеплом работникам крематория, и те поместили ее в ячейку кирпичной стены, привинтили казенную табличку с именем и датами рождения и смерти. Стена была рядом с крематорием, и место это называлось «колумбарий». Все ребята считали, что название глупое.

У колумбария побывали только Зоя и Гвидон, да и то один раз. Для памяти о Борисе нашли другое место.

К западу от Лисьей горы, над излучиной реки Лисянки, берег делался высоким и спускался к воде крутым откосом. У самого верха откоса рос когда-то большой тополь. Несколько лет назад в него ударила молния, расколола ствол надвое. Вся крона и часть ствола рухнули в реку, остался над водой только громадный обломок, покрытый серой бугристой корой. В верхней части его белела поверхность сколотого дерева — будто по тополю ударили с размаха громадным мечом.

В мае прошлого года этот древесный скол ребята под командой Гвидона выровняли, зачистили, как поверхность широкой доски. И смоляной краской написали на поверхности крупные буквы:

БОРИС ГОЛИЦЫН

Мелькер

1976–2006

И больше ничего. Зачем лишние слова…

Здесь иногда собирались, жгли небольшой костер, весной и летом оставляли у дерева полевые цветы и сплетенные из одуванчиков венки, осенью — разноцветные листья, зимой — сосновые ветки…

Накануне дня рожденья Мелькера все опять собрались у Дерева. (Его так и называли — «Дерево», с большой буквы; кстати, оно не было совсем погибшим, снизу у ствола пробивались от корней тополиные побеги.)

Встали дугой, обняли друг друга за плечи, негромко спели «Пароходик». Положили к набирающим почки побегам букет из первого желтого мелкоцветья и несколько разноцветных бумажных голубков. Зажгли костерок, пожарили в нем «шашлык» из кусочков черного хлеба, запили его пепси-колой из большой пластиковой бутылки.

— Ну, вот и все, — деловито (может, даже слишком деловито) выговорила Зоя. — Пока, Боря. Завтра у нас самое главное. Все равно что новая премьера. В твою честь…

А назавтра оказалось, что никакой премьеры быть не может.

Утром, когда ребята собрались у полуподвала, они увидели, что все «штурманятское» имущество вытащено наружу. Кое-что было сложено аккуратно — пачки книг, звуковые колонки, листы картонных декораций, коробки с костюмами, — а многое свалено грудой: табуреты, столики, фанерные шкафы. Валялся на боку старенький электрокамин. К нему был прислонен застекленный фотопортрет Мелькера.

Все с минуту стояли в молчании. Была уже выработана привычка: при неожиданных несчастьях и ударах судьбы не поднимать крика, не кидаться в драку очертя голову, а сперва обдумать (хотя бы очень быстро) случившееся, оценить обстановку.

Обстановка была такая. Над дверью, где недавно висела табличка «Детский театр «Штурманята», красовалась зеленая с золотом вывеска:

У ДОБРОГО КАРАБАСА

Кафе

На дверь была пришлепнута заметная издалека красная печать. Рядом с дверью башенно возвышался тип в камуфляже. Рожа у типа была соответствующая: скулы, подбородок и надбровья. Оно и понятно: в охрану подобного рода берут не юных скрипачей, а горилл.

— Ребята, тихо, — сказала Зоя «штурманятам». А у гориллы спросила ровным голосом: — Это как понять?

— Чего ты хочешь понять, девочка? — отозвался горилла. Видно было, как ему лень разговаривать.

— Что за разгром, мальчик? — пояснила свой вопрос Зоя.

— Не разгром, а очистка помещения, — зевнул горилла. — По распоряжению администрации.

— Это разбой, — сказала Зоя.

Горилла решил улыбнуться. Нехотя и снисходительно:

— С этим не ко мне.

— А к кому? — звонко сказал Никитка из-за портрета Мелькера.

Горилла закаменел опять.

— К начальству.

— Ну, так позови начальство, — все еще спокойным тоном потребовала Зоя.

— Иди ты знаешь куда…

— Куда? — ехидно сунулся вперед Юрась.

Горилла сказал «куда».

— П-подонок, — выговорил Гвидон и встал рядом с Зоей.

— Че-во-о? — тонко пропел горилла и взялся за висевшую на поясе дубинку.

— Не хватайся за палочку, здесь тебе не Шатойский район, — посоветовала Зоя. — И отойди в сторонку, если нет ни ума, ни толка…

Она подняла с земли большой гаечный ключ и шагнула к двери. С явной целью сбить печать и замок. Горилла встал на пути.

— Отойди, я сказала… — Щеки у Зои побелели. — Вам было мало убить одного?

— Провоцируешь, да, с-с… — процедил горилла. Выхватил у Зои ключ, отшвырнул, рванул ее за плечо. Зоя вкатила горилле трескучую оплеуху.

— А-а, падлюка! — завопил он, срывая дубинку с пояса.

И он, конечно, разметал бы всех, но на дубинке повисли Ромка и Славик. Юрась врезал головой горилле под дых, Гвидон рванул его назад за плечи, тот с размаха сел… «Стекло жалко», — подумал Инки, видя, как разлетаются искристые осколки от портрета, опущенного Никиткой на голову гориллы. Сам Инки — с неизвестно откуда взявшейся в руке длинной рейкой — был уже в боевом развороте: чтобы прикрыть Никитку и от души вмазать по скуласто-каменной роже. Потому что хозяин этой рожи был не человек. Он был частью липких черных джунглей, с которыми Инки воевал уже не раз. Страха не было вот ни самой крохотной капельки. Лишь комариный звон в ушах…

Через секунду картина была такова. Горилла сидел, привалившись спиной к поваленному шкафу. Никитка стоял над ним, взметнув во втором замахе разбитый портрет. Гвидон замер с отведенной для удара рукой. Другие мальчишки тоже застыли в грозно-выжидательных позах. Полянка и Света заслоняли собой Зою. Инки держал рейку, как Гамлет шпагу в секундной передышке боя с Лаэртом…