Книга Самая страшная книга 2021 - Михаил Парфенов

– Отлично! Вот с них и спросим! – Сорокин рычал, брызгая слюной, сдавшись на милость душившей его злобы. – Их и вернем на положенное место! Да еще и барщину заставим отрабатывать за все пропущенные годы. А кто артачиться вздумает – запорю. Три шкуры спущу с каждого, самолично!

– Погоди грозить, Сорока. Чай не на своей земле.

Сорокин не мог справиться с ненавистью – к невесть откуда взявшейся проклятой двери, к невесть откуда взявшейся проклятой деревне, к этому невесть откуда взявшемуся проклятому мужику, который, вместо того чтобы упасть перед барином на колени и слезно молить о прощении за провинности дедов, стоял подбоченясь, гордый и невозмутимый, непрошибаемый в своей невесть откуда взявшейся проклятой правоте. Выхватив из рук Комаровского ружье, Сорокин приставил дула к груди бородача и прошипел:

– Обещаю, я вернусь и сотру здесь все в порошок. И деревеньку вашу, и вас самих. Хоть внуков, хоть правнуков! Так им и передай: пусть ждут и боятся!

Палец Сорокина лежал на спусковых крючках, но все же выстрелить ему отчаяния не хватило. Он ударил мужика по лицу прикладом – ударил неуклюже, как-то наискось, попав то ли по шее, то ли по челюсти. Бородач охнул и согнулся, спрятал лицо в ладони, а Сорокин круто развернулся на каблуках и зашагал к опушке. Он не смотрел по сторонам, но знал, что остальные последовали за ним. Несколько долгих мгновений позади висела пустая, черная тишина, потом раздался детский возглас:

– Пращуры! Ой, пращуры!

Тотчас десятки других голосов, женских и мужских, слаженным хором подхватили странный призыв:

– Пращуры! Ой, пращуры! Гляньте на детей своих! Пращуры! Сохраните малых сих! Пращуры!

Снова и снова повторялись эти слова – то ли песня, то ли молитва, то ли боевой клич. Сорокин, Комаров-ские и слуги уже углубились в лес, потеряли из виду деревню, а хор все звучал у них за спиной, бился среди деревьев разгневанным эхом:

– Пращуры! Щуры! Щуры!

– Пращуры! Щуры!

Сорокин шел, не разбирая дороги, стиснув зубы, придумывая про себя новые и новые кары для обнаглевших бунтовщиков. Никто не пытался заговорить с ним. Только четверть часа спустя, когда он споткнулся о скрытый под хвоей корень и едва не упал, Комаров-ский осмелился приблизиться, чтобы потрепать его по плечу и забрать свою винтовку.

Сорокин прижался спиной к сосновому стволу, осмотрелся. Голоса селян стихли далеко позади. В лесу успело заметно потемнеть. Солнце едва пробивалось сквозь густые кроны. Воздух был влажен и холоден, пах приближающейся ночью. Комаровские стояли поблизости, но смотреть на него избегали: Илья Николаевич вглядывался в заросли, Пелагея Никитична сосредоточенно изучала резьбу на ружейном ложе. Крепостные же, напротив, замерли поодаль, но не сводили с Сорокина глаз.

– Что? – спросил он с вызовом. – Дыру протрете!

– Зря вы так, барин, – простонал Егорыч. – Зря вы с ними так.

– Молчать! Мне лучше знать, как обращаться с ворьем. А вздумаешь их покрывать или защищать, и с тебя шкуру спущу. Не сомневайся.

Егорыч отвернулся. Плечи его задергались от глухих рыданий. Архип тоже отвел взгляд. Сорокин обратился к Комаровским:

– Мы в нужном направлении идем? К реке?

– Да, – сказала Пелагея Никитична. – Солнце садится у нас за спиной, значит, все верно.

– Не устаю восторгаться вами, ma cherie, – сказал ей муж. – И со сторонами света уже разобрались.

Комаровская начала было улыбаться, но вдруг изменилась в лице.

– Тихо! – прошептала она. – Слышите?

Все замерли, даже Егорыч перестал рыдать. Сорокин целиком обратился в слух. Где-то вдалеке кукушка монотонно отмеряла им оставшиеся годы жизни, в другой стороне деловито стучал дятел да едва различимо поскрипывали под ветром верхушки сосен – и больше ничего. Но минуло еще несколько секунд – и он услышал.

Звяканье железа. Звяканье цепей.

Сорокин сразу же понял, что это, однако не сказал ни слова, потому что озвучить подобное было выше человеческих сил. Но по широко распахнутым глазам спутников видел – в объяснениях они не нуждались. Долгие часы блужданий по невозможным землям, скрытым за невозможной дверью, стерли и без того зыбкую грань между разумным, сомневающимся взрослым и несмышленым, а потому честным ребенком, сидящим глубоко в каждом из них. Этот ребенок знал, что на него объявлена охота.

– Бежим! – осиплым голосом сказал Архип. – Быстрее, ваши благородия…

– Нет! – скомандовала Комаровская. – Никто не бежит. Темнеет уже: напоретесь на ветку или ногу подвернете. Идемте за мной не боясь. Если что, у нас ружья.

Они с мужем вновь пошли впереди, держа винтовки наготове. Егорыч и Архип – один с палкой, другой с ножом – замыкали. В середине шагал Сорокин, безоружный и потерянный. Злоба исчезла, впиталась в страх, как вода в песок. Голова кружилась, ворочались в ней скользкие, липкие мысли: то казалось ему, что не сосны вокруг, а гигантские водоросли, колышущиеся под течением, несущим неосторожных утопленников прочь от цели; то чудились длинные темные фигуры, ждущие в тенях, следящие из крон выпученными безумными буркалами, тянущие к путникам когтистые лапы.

Он зажмуривался, тер виски, чтобы прогнать видения, и прислушивался – напряженно, непрерывно, – но вокруг было слишком много обычных лесных шорохов. Только бы вернуться, думал Сорокин, только бы снова оказаться дома, рядом с cherie Marie, поцеловать ее нежное теплое плечо, признаться ей во всех своих грехах, просить у нее прощения. Если будет даровано ему такое счастье, разве станет он возвращаться сюда, воплощать в жизнь свои угрозы? Нет, нет и еще раз нет. Бог с ней, с Ярцевкой, с жителями ее, с их внуками, с кем угодно. Он сожжет избу старосты вместе с проклятой дверью, а потом уедет за границу и на время забудет обо всем, выкинет из головы. Мало ли по каким причинам пропадают крепостные? Вон, несколько лет назад в соседней губернии холера выкосила целые деревни – и ничего, пережили. И он переживет. Лишь бы вернуться назад. Лишь бы добраться до двери.

Несмотря на страх и сгущающиеся сумерки, эти мысли убаюкали Сорокина. Поэтому он пропустил появление пращуров. Только звякнула цепь где-то совсем рядом, за соседним деревом – и в следующий миг прогремел выстрел. Вспышка на короткое время ослепила его, да и в ушах зазвенело. Инстинктивно Сорокин рванулся в сторону, налетел на кого-то из мужиков, чуть не повалив беднягу наземь.

– Вон он! – взвизгнула Комаровская. – Слева!

Грохнул еще один выстрел, раздался громкий треск, будто рвали напополам толстую мокрую тряпку. Заверещал Комаровский – тоненько, пронзительно, ничуть на себя не похоже. Проморгавшись, Сорокин увидел: его сосед, большой и могучий, катался по земле, пытаясь сбросить нечто серое, бесформенное, похожее на рассыпающуюся связку валежника – ни дать ни взять медведь, отбивающийся от гончей. Вокруг бестолково носилась медведица, потратившая впустую ружейный заряд и теперь страшащаяся коснуться того, что заживо пожирало ее мужа.