Книга Каменная ночь - Кэтрин Мерридейл

К мирной жизни приспосабливаться нелегко. Ощущение безопасности само по себе стало для вернувшихся афганцев своеобразным потрясением. Мужчины возвращались домой в города, где улицы казались им пугающе тихими. Они не могли понять, почему окружающие не испытывают страх. Для некоторых жизнь без военных приказов и товарищей оказалась слишком сложна, практически невыносима. Другие были не в состоянии провести четкую границу между двумя мирами – Афганистаном и Россией. “Мне постоянно снилось, что я выхожу из своей квартиры, сажусь в лифт, а когда выхожу из дома и за мной захлопывается дверь, то оказываюсь в Афганистане, в полном одиночестве и без оружия”, – рассказывал один ветеран. Другой пациент Смирнова, парень двадцати с лишним лет, приходил домой и уединялся в своей комнате. В течение многих месяцев единственный человек, общество которого он мог выносить, был его бывший товарищ. Вдвоем они часами сидели на кровати, вспоминая войну. Эти разговоры не только не помогали им забыть, но оказались бессильны даже сдержать их воспоминания или придать им некую форму. Парень начал опасаться, что меняется сам склад его личности, характер. И года не прошло, как развалился его брак, а сам он помимо всего прочего становился все более ожесточенным и несдержанным. Помощь ему была оказана только после того, как он напал на однокурсника и чуть не убил его, и в данном случае “помощь” означала всего лишь госпитализацию в советскую психиатрическую больницу.

В своих научных работах Смирнов определяет подобное поведение как часть посттравматического стрессового расстройства. Еще одно проявление ПТСР – желание вновь испытать опасность, характерное для многих ветеранов Афганской войны. “Они так привыкли к стрессу и эмоциональным перегрузкам, что не могли без них жить, – объясняет он, – поэтому некоторые из них так никогда по-настоящему и не перестали воевать”. Некоторые добровольно отправились наемниками в страны бывшей Югославии, другие стали силовым хребтом для уличных банд и мафиозных группировок, которые контролируют существенную часть российского банковского сектора и торговли. Большинство афганцев с негодованием отвергают концепцию психической травмы, не признают саму возможность того, что врач в больнице может излечить от так называемых душевных расстройств. “Парни не ходят к психиатрам, – объясняет Смирнов. – Ну что с того, что они пьют, не могут спать и тому подобное. Зато они могут разговаривать друг с другом. Они не воспринимают это как проблему, которую могли бы решить врачи. Пошла молва, что со мной можно иметь дело, но те, у кого настоящие проблемы, по-прежнему ни к каким врачам не обращаются”. В представлении большей части этих бывших солдат, стресс, эмоциональная перегрузка – это не повод для медицинского вмешательства.

Как бы то ни было, некоторые ветераны в конце концов получат помощь из неожиданного источника. В конце 1980-х группа американских психологов организовала программу обмена между советскими ветеранами войны в Афганистане и американцами на поколение старше, воевавшими во Вьетнаме в 1960-е годы. Параллели между двумя этими войнами были очевидны, и включение советских солдат в американские программы реабилитации, казалось, благотворно действовало на обе стороны. Участник одной из таких программ обмена рассказывал мне: “Нам были не нужны переводчики, ребята мгновенно друг друга поняли. Не было никакого языкового барьера. Это было похоже на невербальное понимание”[918].

Значительная часть терапии тоже была невербальной. В рамках одной из калифорнийских программ обмена участников ждали стандартные способы терапии разговорами и проговариванием, а кроме того, традиционные церемонии очищения (так называемые sweat lodge ceremonies), напевы североамериканских индейцев и долгое уединение на лоне дикой природы[919]. Сегодня горстка специалистов пробует на практике в России схожие подходы. Валерий Михайловский, психолог по образованию, возглавляет Центр социальной адаптации инвалидов и участников войн в подмосковном Зеленограде. Он идеалист, и в его случае это только к лучшему, потому что его центр не получает никакой финансовой поддержки от государства и существует на очень скудные средства. Тем не менее, несмотря на острую нужду в деньгах и ветхость здания, атмосфера в этом месте абсолютно несоветская. В день моего приезда люди (в русском языке нет удобного эквивалента слову “клиент”, а сам Михайловский отказывается называть этих людей “пациентами”), с которыми работает Валерий Михайловский, занимались китайской гимнастикой тай-чи. Меня пригласили участвовать в групповом занятии, дискуссии, посвященной работе над собой, и продолжительной сессии дыхательных упражнений[920]. Подход, который практикует Смирнов, работая в государственной больнице в Санкт-Петербурге, куда более традиционен и действует в русле бережной терапии, которую практиковали дореволюционные психиатры, изучавшие боевой посттравматический синдром. Как и они, Смирнов цитирует в основном британские, американские и немецкие публикации на эту тему, а не работы отечественных коллег. Его наблюдения о способах лечения ПТСР также базируются на общепринятой в Штатах клинической практике.

Бывшие военнослужащие, опробовавшие на себе эти способы лечения, и особенно те из них, кому довелось побывать за границей, выглядят так, как будто пережили второе рождение. Некоторые из тех, кто смог поучаствовать в калифорнийской программе обмена, убеждены, что повсеместное официальное признание ПТСР коренным образом изменит жизнь всех ветеранов. Они даже верят, что различные методы терапии могут быть с пользой применимы к большей части населения России. Один из этих людей признался мне, что хотел бы увидеть, как больницы ставят решение этой проблемы на поток. “Знаете, что-то вроде клиник, которые Святослав Федоров создал для глазных операций”, – предложил он, и его друзья его поддержали. Этот бывший солдат с сожалением и даже негодованием воспринимает пренебрежительное отношение со стороны старшего поколения ветеранов, мужчин и женщин, переживших Великую Отечественную войну. У этих пожилых людей было “совершенно иное психологическое восприятие”, объясняет он: “К тому же, после Второй мировой войны они не знали, что такое эмоциональная перегрузка, ее не принимали во внимание. Даже сегодня большинство стариков думает, что это такая модная новая штука. Это такой принцип: если бы не были открыты бактерии, не существовало бы никаких болезней”.

Однако подобные взгляды исповедует только крошечное меньшинство. Смирнов прекрасно знает, что многие из его коллег – хотя отнюдь не все – просто не заметили результатов его работы[921]. Большинство афганцев, с которыми мне удалось поговорить или о которых я читала, также не слишком впечатлены его открытиями. Значительное число переживших эту войну нашли для себя индивидуальные способы существования, жизни со своим прошлым. Эти мужчины говорили мне: “Кто захочет пойти к психиатру? Это ничем не облегчить. Для начала вспомните об истории наших психиатрических больниц. Это не наш метод, да?” Только те, кто из-за своих проблем теряет трудоспособность и возможность вести нормальный образ жизни, добровольно обращаются за медицинской помощью[922]. В прочих случаях афганцы предпочитают держаться вместе. Когда один из них умирает – насильственной смертью или от отравления алкоголем, от последствий наркотиков или малярии, его товарищи, как правило, помогают семье оплатить расходы на похороны и надгробный памятник[923].