Книга Я пытаюсь восстановить черты - Антонина Пирожкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Недалеко от нашей дачи была дача архитектора Георгия Павловича Гольца, где в тот год жили его вдова Галина Николаевна, дочь — художница Ника Гольц и ее подруга, тоже художница, Таня Лившиц — дочь Исаака Леопольдовича Лившица, друга Бабеля еще с гимназических лет. Таня Лившиц познакомила меня и Лиду с Галиной Николаевной и Никой, и мы стали общаться друг с другом.
В конце сентября мы вернулись в Москву, договорившись с хозяйкой, что на будущее лето снова приедем к ней.
В Москве нас ждало много проблем. Еще до отъезда загород, отношения Лиды с Шуриком разладились, на дачу он ни разу не приехал, и Лида подала заявление в суд для развода с ним. Шурик подал свое заявление, чтобы отнять у нас комнату и разделить имущество пополам, хотя никогда ничего не покупал в дом на свои деньги. После большого числа судебных процессов наконец Лида была разведена, а я отстояла нашу квартиру, договорившись с Шуриком о выплате ему тысячи рублей за то, чтобы он оставил нас в покое. Через какое-то время он уехал в кооперативную квартиру.
Никаких свободных денег у нас с Лидой не было; мы заняли их в долг у нашей приятельницы художницы Татьяны Исааковны Лившиц. За восемь месяцев мы расплатились с долгом.
Моя виза на вторую поездку в Венгрию в 1968 году оформлялась долго так, что я опоздала на постановку пьесы Бабеля «Мария» в театре «Талиа». Ласло Вессели сказал мне, что театр оплатит мое пребывание в гостинице столько дней, сколько я захочу. И 21 сентября я во второй раз приехала в Будапешт. Гостиница моя на этот раз была расположена в самом центре города.
Эта моя поездка была не так наполнена впечатлениями, как первая. Тем ни менее я побывала на Будапештской телестудии, где мне показали телефильм, снятый по «Конармии» Бабеля. Режиссер телефильма, молодой человек, только что перенес операцию и пришел на просмотр с трудом, прихрамывая. А сценарий был написан женщиной, которая в это время находилась в родильном доме.
Фильм начинался с изображения бабелевских очков. Затем в кадре появлялась рука, которая их подбирала, и вот уже молодой человек, показанный со спины, надевал эти очки. Он поворачивался лицом к зрителю: это был рассказчик, от лица которого ведется повествование в «Конармии», Кирилл Лютов, одетый в костюм, с бабочкой (!). За этим вступлением следовал рассказ «Мой первый гусь», и вот уже этого Лютова, в фетровой шляпе на голове, с сундучком в руках, сопровождал к начдиву 6, Савицкому, здоровенный казак. После сцены с Савицким тот же казак вел Лютова на квартиру. Следовала сцена разгрома костела, и в нем же диктовал Лютову свое письмо к матери Курдюков. Почему-то это был не мальчик, как у Бабеля, а мужчина лет тридцати. Типы казаков даны было недостоверно, да и костюмы их часто были смехотворными, по недоработке консультантов. Беременная еврейка, дочь зарезанного поляками старика из рассказа «Путь в Броды», была очень хороша. Гедали походил на раввина, уж слишком актер был породист и крупноват для него. Весь диалог о сладкой революции проходил в синагоге. Показаны были похороны, но не Трунова, а Долгушова. Несмотря на большие несоответствия первоисточнику, фильм производил сильное впечатление.
Вечером 28 сентября я посмотрела в театре «Талиа» спектакль по финскому эпосу «Калевала». Вессели попросил свою знакомую, молодую девушку по имени Юдит, сопроводить меня на этот спектакль. Спектакль был совершенно упоительный: не зная языка, я тем не менее забыла обо всем на свете. Несколько актеров были приглашены из других театров, в том числе и актер, игравший Вейнемейнина. Главные исполнители играли бесподобно. Декорации и костюмы за время спектакля почти не менялись, а режиссерской выдумки было очень много. Посередине сцены — деревянный круглый помост; окруженный на некотором расстоянии кольцом, тоже деревянным. Между ними — вода. Вдали виднелись березы, а по бокам — высокий деревянный забор. Все звуки — плеск воды, удар бича, скрип калитки, треск ломаных веток — необычайно естественно имитировались находившимся тут же на сцене ансамблем актеров, в то время как исполнители главных ролей производили движения с воображаемыми предметами.
Перевод «Калевалы», используемый театром, был сделан очень давно, и говорят, что венгерский язык в нем старомоден и очень красив. Музыка тоже давнишняя, написанная для хорового исполнения эпоса. Говорят, что в самой Финляндии «Калевалу» никто не ставил.
Ах, какой спектакль! Я до сих пор вспоминаю его. Когда по окончании действа мы с Юдит вышли из театра, я удивилась количеству автобусов. Оказалось, в Венгрии принят указ снимать автобусы с маршрутных линий и посылать их к тому театру, где разъезжалась публика по домам. Можно было сесть в автобус и назвать свой адрес. Кому было по пути с нами, подсаживались и говорили, где нужно остановиться. Мне очень понравился такой способ разъезда публики по домам.
Обстоятельства сложились так, что до самого 1991 года я за рубеж не выезжала. А ведь меня приглашали приехать и в Бельгию, повидаться с сестрой Бабеля Мери, и в Израиль на спектакль по пьесе Бабеля «Закат», поставленный в Национальном театре Израиля «Габима» Юрием Любимовым. Однако по разным причинам мне этого сделать не удалось.
Летом 1969 и 1970 годов мы с Андрюшей жили на даче у Эренбургов, как хотелось Любови Михайловне. В середине мая мы должны были переехать туда вместе с нею, но буквально накануне у нее ночью случился сердечный приступ, и она попала в Кремлевскую больницу. Мне Любовь Михайловна просила передать, чтобы я переезжала на дачу, а она присоединится к нам, как только поправится. Я переехала, здоровье Любови Михайловны начало улучшаться, и мы надеялись скоро встретиться. Но жизнь, как всегда, оказалась непредсказуемой, и уже когда до выписки из больницы оставались считаные дни, у нее случился второй сердечный приступ, после которого ее не удалось спасти. Я не смогла поехать на похороны; на них была только Лида. Дочь Эренбурга Ирина Ильинична просила меня остаться на даче за хозяйку, что было крайне необходимо. Сама она была занята ликвидацией квартиры отца на улице Горького, 8, разборкой его архива и всякими другими делами. Как я видела, Ирина Ильинична совершенно не могла находиться на даче из-за воспоминаний, не спала всю ночь и только ходила в холле из угла в угол и курила.
Моя жизнь на даче Эренбургов резко отличалась от дачной жизни с Андрюшей в первые два года. Тогда я была свободной дачницей; мы много гуляли, ходили в гости; теперь же я была кругом занята заботами об этом доме.
Просыпаюсь утром и узнаю, что забор из штакетника со стороны речки частично разобран. Надо немедленно его восстановить, чтобы не было соблазна продолжать его разборку, а для этого заказывать недостающие штакетины и нанимать кого-то для работы. На другой день оказались сломанными металлические ворота для въезда на дачу. Выяснилось, что бульдозер, исправлявший дорогу, задел ворота, и они упали. Сломанные ворота нужно было отвезти в мастерскую для починки и установить на место.
На даче было четыре раковины, два унитаза и ванна, и все это постоянно и поочередно портилось. А то портился и сам подвод воды. Приходилось идти в дачное управление и приглашать слесаря. Со слесарем надо было непременно иметь хорошие отношения, и мне этого удалось добиться.
