Книга Сомнамбулы: Как Европа пришла к войне в 1914 году - Кристофер Кларк

27 июля пришла телеграмма, в которой Эдвард Грей подтвердил, что Англия не будет бездействовать в случае начала войны на Балканах, Пуанкаре «показал ее Вивиани как пример достоинства и стойкости», чтобы подбодрить его. Президент провел большую часть этого дня, как и во время поездки в Санкт-Петербург, объясняя Вивиани, что «слабость – это […] матерь всех осложнений», и что единственный разумный выход – проявить «непоколебимую твердость». Но Вивиани оставался «нервным, взволнованным [и] продолжал отвечать тревожными фразами, которые выдавали его мрачное видение вопросов внешней политики». Пьер де Маржери (глава политического отдела набережной д’Орсе) тоже был обеспокоен «необычным настроением» Вивиани. К ужасу Пуанкаре, премьер-министр, казалось, не мог связно говорить ни о чем, кроме партийных съездов и политических союзов вокруг лидера социалистов Жана Жореса[1557].

Пуанкаре тоже испытывал нервное напряжение. Особенно досадными были несколько последовательно полученных 27 июля странных и почти противоречащих друг другу радиограмм, содержавших различные заявления сэра Эдварда Грея. Предупредив австрийского посла, что Великобритания не останется в стороне, если на Балканах начнется война, Грей затем предупредил французского посла Поля Камбона, что британское общественное мнение не поддержит британское участие в войне, начавшейся из-за сербского вопроса. Но в то время, как Вивиани опасался самоубийственного рывка к войне, Пуанкаре боялся прежде всего неспособности противостоять демаршу Австрии против Сербии.

…если Австрия захочет добиться полной победы [под «победой» Пуанкаре имел в виду предполагаемое принятие Белградом требований Австрии], если она объявит войну или войдет в Белград, позволит ли ей это Европа? Неужели только [в случае начала войны] между Австрией и Россией [Европа] вмешается, чтобы положить конец [дальнейшей эскалации]? Это означало бы встать на сторону Австрии и дать ей открыть сезон охоты на Сербию. Я изложил все эти соображения Вивиани[1558].

28 июля, когда «Франция» вошла в Северное море и приблизилась к французскому побережью, Пуанкаре велел по радиотелеграфу отменить торжественный прием в Дюнкерке и подготовить президентский поезд, который должен был стоять под парами, чтобы делегация могла прямо с трапа отправиться в Париж. Воздух над Северным морем был холодным и серым, море было неспокойно, шли проливные дожди. Последние радиограммы сообщали, что британцы поддержали «коллективный демарш» великих держав с целью разрядить кризис – это было обнадеживающей новостью для президента, потому что означало, что русские должны были бы отступить, только если бы первыми это сделали австрийцы. И, наконец, из Парижа пришли очень радостные новости: в ответе послу Германии фон Шену, который настаивал на том, что австро-сербский конфликт есть дело двух стран и должен разрешаться только между ними, исполняющий обязанности министра иностранных дел Бьенвеню-Мартин заявил, что Франция не будет предпринимать ничего, чтобы сдержать Россию, если Германия не станет сдерживать Австро-Венгрию. Довольный этим неожиданно твердым ответным выпадом, Пуанкаре поручил де Маржери организовать телеграмму Вивиани в Париж, чтобы он – то есть Вивиани – одобрил ответ исполняющего обязанности министра. Это была наглядная иллюстрация иерархии командования во французской внешней политике в последние дни июля 1914 года[1559].

Ко времени своего прибытия во Францию Пуанкаре решил – хотя все еще не было никаких признаков военных контрмер со стороны Германии, – что европейской войны уже не избежать[1560]. Он нашел своих министров в спокойном и решительном настроении и с облегчением увидел, что они готовы действовать более энергично, чем малодушный Вивиани. Пуанкаре уже телеграфировал Бьенвеню-Мартену, поручив ему поддерживать связь со своими коллегами – руководителями военного министерства, военно-морского флота, внутренних дел и финансов, чтобы обеспечить соблюдение всех «необходимых мер предосторожности» на случай обострения напряженности; он с удовлетворением обнаружил, что во всех соответствующих секторах был достигнут значительный прогресс. Абель Ферри, заместитель государственного секретаря по иностранным делам, и Рене Рено, министр общественных работ, которые приехали в Дюнкерк, чтобы встретить президентскую делегацию, сообщили Пуанкаре, что солдаты отозваны из отпусков, войска, находившиеся в военных лагерях, вернулись в свои гарнизоны, префекты были предупреждены о необходимости находиться в готовности, государственные служащие получили указание оставаться на своих постах, а муниципалитет Парижа закупил запас товаров первой необходимости; «Короче говоря, были предприняты шаги, которые, когда потребуется, позволили бы провести немедленную мобилизацию»[1561]. Когда Рено спросил его в поезде, мчащемся из Дюнкерка в столицу, возможно ли еще политическое урегулирование, Пуанкаре ответил: «Нет, урегулирования быть не может. Никаких договоренностей не будет»[1562]. Наиболее показательно описание в дневнике Пуанкаре толпы, которая собралась, чтобы поприветствовать его по дороге с корабля на поезд; оно показывает состояние ума политического лидера, уже находящегося в состоянии войны:

Мы сразу заметили, что моральный дух населения отличный, особенно рабочих и докеров. Очень плотная толпа заполнила пристани и набережные и приветствовала нас повторяющимися криками: «Да здравствует Франция! Да здравствует Пуанкаре!» Я справился со своими эмоциями и обменялся парой слов с мэром, сенаторами и депутатами. Все они говорят мне, и префект подтверждает, что мы можем рассчитывать на решимость граждан и единство страны[1563].

Российское правительство уже начало осуществление далеко идущих предварительных мобилизационных мер. Париж был хорошо проинформирован об этом как Палеологом в краткой записке от 25 июля, так и более подробно на следующий день французским военным атташе в Санкт-Петербурге генералом Пьером де Лагишем[1564]. Затем, утром 29 июля, российский посол Извольский сообщил, что начало частичной мобилизации против Австро-Венгрии запланировано на тот же день. Довольно сложно оценить реакцию Пуанкаре на эту новость, потому что позже (во время подготовки своих мемуаров) он удалил вторую половину записи за 29 июля из своего дневника, вырвав страницу, которая, похоже, была посвящена действиям России[1565]. Не сохранилось и никаких протоколов заседания Совета министров, созванного в тот день. Но согласно сообщению, переданному Жозефу Кайо в тот вечер одним из присутствовавших (министром внутренних дел Луи Мальви), Совет министров безоговорочно одобрил российские меры[1566]. Ни 26–27, ни 29 июля Париж не видел никаких оснований призвать партнера по альянсу к сдержанности.

Все это соответствовало сценарию начала войны на Балканах и французскому стратегическому мышлению, которое придавало большое значение скорости и эффективности российской мобилизации. Но этот приоритет нужно было сбалансировать с необходимостью обеспечить британское вмешательство. К концу июля правительство в Лондоне все еще находилось в нерешительности по поводу того, примет ли Британия участие в надвигающейся европейской войне, а если да, то когда и каким образом. Одно было ясно: если бы стало очевидно, что именно Франция развязала агрессивную войну на западе одновременно со своим союзником на востоке, это полностью подорвало бы ее моральные претензии на поддержку Великобритании. Тем не менее перед лицом возможного немецкого нападения безопасность Франции требовала, чтобы Париж настаивал на скорейшем военном ответе Санкт-Петербурга. Это был известный парадокс: на западе война должна быть оборонительной, на востоке – наступательной. Эти противоречивые императивы оказывали огромное давление на политиков в Париже. И давление стало особенно острым в ночь на 29 июля, когда немцы предупредили Санкт-Петербург, что они рассмотрят возможность мобилизации собственных сил, если Россия не остановит свою мобилизацию.

Поздно вечером 29–30 июля в российское посольство в Париже пришла телеграмма от Сазонова, в которой Извольского известили о предупреждении Германии. Поскольку Россия не может отступить, писал Сазонов, российское правительство намеревалось «ускорить наши меры защиты, предполагая вероятную неизбежность войны». Извольскому было поручено поблагодарить французское правительство от имени Сазонова за его благородные заверения, «что мы можем абсолютно рассчитывать на поддержку Франции как союзника»[1567]. Поскольку русские уже уведомили Францию о своем ранее принятом решении начать частичную мобилизацию (только против Австрии), можно сделать вывод, что «ускорение» Сазонова относилось к неизбежной российской всеобщей мобилизации – мере, которая действительно сделала бы континентальную войну практически неизбежной[1568]. Неудивительно, что это сообщение вызвало волну активности в Париже. Глубокой ночью Извольский отправил секретаря миссии на набережную д’Орсе, а сам поехал к Вивиани, чтобы передать ему телеграмму Сазонова. Вскоре после этого,