Книга Клеопатра, или Неподражаемая - Ирэн Фрэн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Зато сейчас, когда Октавиан сидит рядом с ней, в доме, который еще восемь дней назад принадлежал ей и который он превратил в ее тюрьму, она может досконально изучить его лицо, расшифровать его мимику, жесты — даже запах, исходящий от его тела. И Клеопатра вновь становится тем хищным зверем, каким была всегда, мобилизует свою последнюю энергию, и — под видом беседы — вступает с Октавианом в такой род борьбы, к которому не смог принудить его Антоний: в поединок один на один.
* * *
Она, как всегда, показала себя превосходным дипломатом, раскрывающим свои козыри постепенно, в соответствии с тщательно продуманным планом. Теперь, потеряв все, она думала только о детях; и ее единственная цель состояла в том, чтобы не позволить Октавиану ее шантажировать.
Сперва (и уже по одному этому видно, что ее способность все рассчитывать нисколько не пострадала) она оправдывает себя, объясняя прегрешения, в которых ее обвиняют, отчасти фатальной неизбежностью (слишком легковесное объяснение), а отчасти — страхом, который, как она говорит, всегда внушал ей Антоний.
Второе утверждение является ложью лишь наполовину: она действительно всегда боялась потерять этого человека. Однако по-настоящему Антоний пугал ее только в последние шесть месяцев своей жизни, после того, как впал в прострацию на корабле и потом бессмысленно блуждал по пескам Паретония, когда стали умножаться его экстравагантные выходки и приступы ярости и он, следует признать, стал чуть ли не сумасшедшим.
Этот тур игры Клеопатра сыграла удачно: Октавиан, как она знала, всегда испытывал в присутствии Антония тайный страх — примитивный, физический страх тщедушного человека, столкнувшегося лицом к лйцу с гигантом. Однако Октавиан был не менее умен, чем Клеопатра, он не попался на эту удочку и принялся пункт за пунктом опровергать ее аргументы.
Как только Октавиан начал нанизывать один на другой свои софизмы, все более изощренные, царица поняла, что ей нечего от него ждать; и догадалась, наконец, зачем он нанес ей визит, зачем так любезно присел на край ее постели: чтобы заморочить ей голову пустыми словами, чтобы не дать ей умереть, чтобы доставить себе удовольствие — провести ее по улицам Рима в день своего триумфа, и только потом, измучив не только ее тело, но и ее душу (и так уже пережившую множество испытаний), окончательно уничтожить.
Она тут же выработала новый план: поскольку Октавиан хотел злоупотребить ее доверием, он сам будет обманут. И в одну секунду вооружилась единственным оружием, которое у нее оставалось: волей.
* * *
Когда Октавиан окончил свою красивую речь, она мобилизовала все свои актерские способности, приняла умоляющий вид и стала взывать к его милосердию, к его жалости. И чем усерднее она упрашивала его о снисхождении, тем больше ликовал Октавиан, убеждая себя, что царица всем своим существом привязана к жизни.
Она поняла, что рыбка проглотила крючок; и, продолжая разыгрывать комедию, притворилась, будто хочет облегчить свою участь путем пошлой торговли: стала перечислять ему, как если бы от этого зависела ее жизнь, все принадлежавшие ей сокровища.
Свидетелем этой сцены был один из дворцовых интендантов. Этот предатель, тоже поверив в разыгрываемый царицей спектакль и, несомненно, желая выслужиться перед новым господином, заметил (наверняка справедливо), что список сокровищ не полон и что Клеопатра утаила от Октавиана часть своих драгоценностей.
Услышав это, царица впала в такой гнев, что, несмотря на свою слабость, умудрилась схватить интенданта за волосы и дать ему пощечину. Октавиан, еще не понимая, что его заманивают в ловушку, не смог сдержать улыбки. Все с тем же лицемерным состраданием, которое демонстрировал с начала их встречи, он принялся успокаивать царицу, про себя убежденный, что она именно такова, какой он ее представлял: ничтожная, загнанная в тупик интриганка, готовая, ради спасения своей шкуры, на самую низкосортную лесть. И Клеопатра, которая уже читала его мысли как открытую книгу, немедленно ответила репликой, обрадовавшей Октавиана еще больше. «Но ведь это просто неслыханно, Цезарь! — коварно воскликнула она. — Ты, в моих жалких обстоятельствах, удостоил меня посещения и беседы, а мои же рабы меня обвиняют, и за что? За то, что я отложила какие-то женские безделушки — не для себя, несчастной, нет, но чтобы поднести Октавии и твоей Ливии и через них смягчить тебя и умилостивить!»[136]
Октавиан ликует. Он застывает в позе благородного героя и не без пафоса говорит, что «охотно оставляет ей эти украшения» и что «все вообще обернется для нее гораздо лучше, чем она ожидает»[137].
После чего, уверенный, что во время триумфа покажет царицу своему народу, Октавиан покидает ее апартаменты и, окончательно успокоившись, начинает отдавать необходимые распоряжения относительно отъезда в Рим.
* * *
С этого момента все немногое время, которое у нее осталось, Клеопатра использует для того, чтобы подготовить свой уход из жизни. Она знает, что Октавиан не покинет Египет раньше, чем через две-три недели: он должен оценить состояние страны, заложить основы стабильной власти, наконец, собрать царские сокровища и конфисковать в городе все то, что привлекает его алчный взгляд. Срок вполне достаточный, она успеет тщательно продумать свою последнюю мизансцену. Хотя царица и находится во дворце, попавшем в руки врага, осуществить задуманное ей будет не так уж трудно; она не зря почти сорок лет прожила среди интриг и сумеет достать, когда пожелает, то немногое, что ей еще нужно: пару-другую этих маленьких гадюк — единственных из всех рептилий, с которыми она проводила эксперименты в последние месяцы, способных подарить ей спокойную, то есть почти безболезненную и почти мгновенную смерть.
Этих маленьких змей с белым брюшком, с двумя бугорками над глазами, с чешуйчатой, крапленной рыжими точками спиной можно найти в пустыне сколько угодно, стоит только миновать пригороды Александрии. В обычном, свернутом состоянии они не длиннее локтя; значит, их легко спрятать: например, в кувшине с водой или в корзине с фруктами — почему бы и не в корзине, ведь Октавиан, чтобы не дать царице умереть, приказал хорошо кормить ее и удовлетворять все ее гастрономические капризы…
Царице, чтобы осуществить свой план, необходимы сообщники; но во дворце у нее еще осталось достаточно верных слуг, которые из сочувствия к ней найдут несколько таких змеек, не спрашивая, зачем они ей нужны, и принесут, спрятав так, как она им скажет, в назначенный ею момент.
В Александрии, между прочим, никто никогда не боялся змей. Напротив, их называли «добрыми духами», в память об Александре: потому что, как говорили, Олимпию, мать завоевателя, сделал беременной змей, а не царь Филипп; а другой змей показывал Александру дорогу во время ужасного перехода через пустыню, к оазису Сива, к храму Амона, жрецы которого признали в Македонце единственного воителя, достойного стать наследником строителей пирамид.