Книга Клеопатра, или Неподражаемая - Ирэн Фрэн

Итак, если мы хотим представить себе этот трагичный эпизод, надежнее будет положиться на его беглое описание у Плутарха: «Многие цари и полководцы вызывались и хотели похоронить Антония, но Цезарь оставил тело Клеопатре, которая погребла его собственными руками, с царским великолепием, получив для этого все,'что только ни пожелала»[133].

Может быть, в те августовские дни, когда на Александрию обрушилась страшная жара, царица захотела принять какие-то меры, чтобы тело Антония не начало разлагаться прежде, чем будет возложено на погребальный костер; а поскольку ей требовалось несколько суток, чтобы подготовить грандиозную церемонию, она и в самом деле могла применить один из сокращенных способов мумификации (с использованием большого количества ароматических веществ) и даже (почему бы и нет?) собственными руками извлечь из тела внутренности. Однако, судя по всему, Антоний был кремирован в точном соответствии с тем пышным и торжественным ритуалом, который, на протяжении всей истории Лагидов, оставался привилегией их царей.

Позволив ей это сделать, Октавиан получил еще одно решающее преимущество: продемонстрировав свое великодушие, он одновременно наглядно показал всем, что его соперник стал жертвой Египтянки, что Антоний был полководцем, одержимым манией величия, который поддался худшему из искушений: возомнил себя наследником тиранов — самых гнусных и развращенных из всех, каких знал Восток. Клеопатра не могла расстроить планы Октавиана, ибо должна была похоронить Антония как своего мужа; и прекрасно знала, что эта погребальная церемония — последний в ее жизни шанс предстать во всем царственном блеске и, перед пылающим костром, еще раз утвердить славу своего рода.

* * *

Пока что Октавиан из осторожности воздерживался от того, чтобы осуществить одно из самых заветных своих желаний: произвести опись царских сокровищ, все еще нахо-лившихся под надежной охраной в мавзолее; тут нельзя было обойтись без содействия царицы, потому что, как он предполагал (несомненно, справедливо), она могла спрятать некоторые из своих драгоценностей в тайниках, известных только близким ей людям.

К несчастью для него, на следующий день после похорон Клеопатра заболела. Раны, которые она нанесла себе во время агонии Антония, воспалились и загноились, началась лихорадка. Ей оставалось лишь надеяться, что она умрет от этого недуга, потому что, после тщательного обыска, из ее апартаментов убрали все предметы и вещества, с помощью которых она могла бы попытаться лишить себя жизни. Она решила не препятствовать естественному развитию болезни и, чтобы ускорить приближение смерти, не принимать никаких лекарств и воздерживаться от любой пищи.

Она заручилась поддержкой своего личного врача Олимпа: раскрыла ему свой план, и он не только перестал ее лечить, но даже усердно подсказывал, какими еще способами она может ухудшить свое состояние.

Октавиан первое время ничего не подозревал. Он позволял Олимпу навещать Клеопатру, уверенный, что врач прилагает все усилия, чтобы восстановить ее здоровье. Однако он был настолько одержим желанием увидеть, как закованная в цепи Клеопатра идет перед его триумфальной колесницей, что то и дело справлялся о ней. Узнав, что она отказывается принимать пищу, он не на шутку встревожился, приказал, чтобы за царицей и Олимпом непрерывно шпионили, и, несмотря на все их предосторожности, вскоре догадался о том, что происходит.

Чтобы воспрепятствовать намерениям царицы, он прибегнул к самому надежному средству: шантажу. Если она не начнет нормально питаться, велел он ей передать, он больше не отвечает за жизнь ее детей. «И угрозы эти, — рассказывает Плутарх, — словно осадные машины, сокрушили волю Клеопатры, и она подчинилась заботам и уходу тех, кто хотел сохранить ей жизнь»[134].

* * *

Прошло восемь дней с момента смерти Антония. Октавиан решает, что необходимые приличия уже соблюдены и что теперь он может, наконец, позволить себе удовольствие, о котором мечтал с тех самых пор, как в качестве победителя вступил в город: нанести визит своей жертве.

Мы не знаем точно, что произошло во время этого свидания. Дион Кассий, разумеется, утверждает, будто Клеопатра попыталась соблазнить Октавиана и использовала для этого все возможные средства обольщения; однако если учесть, в каком тяжелом физическом состоянии она тогда находилась, такая версия представляется совершенно неправдоподобной. Значит, мы должны рассматривать ее как чистую клевету.

И все же версия Диона Кассия, хотя и направлена против царицы, независимо от воли автора выдает тот факт, что Октавиан испытывал тайное влечение к Клеопатре — с тех пор, как три года назад решил вести войну именно против нее, чтобы тем вернее уничтожить Антония. Очевидно, в те долгие недели, когда ему приходилось терпеливо ждать благоприятной возможности для вторжения в Египет, он лелеял фантазию, что рано или поздно победит своего соперника и тогда Клеопатра предложит ему свое тело в обмен на жизнь; и он, садист и развратник, воображал, как ответит ей отказом: одной из тех своих сухих реплик, которые были непременной частью его излюбленной роли, роли добродетельного римлянина…

Итак, что касается этого эпизода, то и здесь свидетельство Плутарха внушает гораздо больше доверия: во-первых, потому, что автор «Сравнительных жизнеописаний» получал свою информацию от людей, близких к придворным кругам; во-вторых — что еще важнее — потому, что в момент, когда он писал биографию Антония, Плутарх мог консультироваться с отчетом (ныне утраченным) о последних днях царицы, составленным ее врачом, тем самым Олимпом.

Согласно оригинальному тексту Плутарха, Октавиан посетил царицу во дворце. Только из-за неправильной интерпретации этого отрывка первым из современных переводчиков Плутарха, Амиотом, возникла легенда о том, что царица будто бы покончила с собой в своей гробнице, — легенда, ставшая фундаментальной частью мифа о Клеопатре, существующего со времен Шекспира. Однако текст Плутарха совершенно ясен: после смерти Антония Клеопатра содержалась как пленница в царском дворце, в своей спальне (δωμάτιον), где и произошла ее встреча с Окгавианом.

В день этого визита царица имела самый жалкий вид. «Телесное ее состояние, — скупо замечает Плутарх, — казалось, было ничуть не лучше душевного»[135]. В самом деле, на ее груди еще оставались следы нанесенных ею самою увечий; лицо было страшно искажено, а голос, раньше такой мелодичный, дрожал.

Тем не менее когда пришел Октавиан, она, несмотря на свою слабость, попыталась подняться. Но римлянин, верный своей тактике показного великодушия, уговорил ее снова лечь и присел рядом.

Царица совсем не знала Октавиана. Она иногда встречалась с ним во время своего пребывания в Риме, и с тех пор у нее осталось воспоминание о ничтожном франте, Молокососе, над которым подсмеивались все, начиная с Цицерона. Судить о том, каким он стал, она могла только по его курьерам и гонцам. Но тогда ее ослепляла ненависть к Октавии; а потом, в последние месяцы своего правления, все ее силы были направлены на то, чтобы бороться с мучившими Антония приступами уныния, вспышками отчаяния или ревности. Октавиан и она несколько раз посылали друг к другу послов и курьеров; но на протяжении тех шести месяцев ей приходилось сражаться на стольких фронтах одновременно, у нее скопилось столько срочных дел, а вокруг царило такое смятение, что у нее, конечно, не оставалось сил, чтобы интересоваться характером своего старого врага, его недостатками и достоинствами.