Книга Адмирал Колчак. Жизнь, подвиг, память - Андрей Кручинин

Отметим мимоходом новую мудрую сентенцию генерала Филатьева: категорически осудив в свое время намерение Верховного Правителя проехать санным обозом к отступающей армии, теперь он вдруг считает наилучшим выходом именно «пересесть в сани и двинуться на запад навстречу армии Каппеля». «При расстоянии между Красноярском и Нижне-Удинском в 500 верст, двигаясь навстречу друг другу, можно было встретиться… уже через пять дней», – комментирует он это «спасительное» решение, непостижимым образом забывая, что Красноярск был занят мятежниками, а при разгуле красной партизанщины каждая из пятисот верст могла с легкостью стать для маленького обоза последней.

Филатьев не понимает и еще одной довольно простой вещи. «Нет, не хочу я быть обязанным спасением этим чехам», – ответил Колчак на предложение генерала Занкевича укрыться под видом солдата в одном из чешских эшелонов. «Зачем же в таком случае он вслед за этим пересел к чехам», – удивляется Филатьев, игнорируя тот факт, что гарантами безопасности адмирала выступили все союзные державы (в лице «общесоюзного» командующего Жанена), и прицепленный к чешскому поезду вагон был украшен флагами Англии, Франции, США, Японии и Чехословакии. Из этого вагона Верховный Правитель России и был вечером 15 января 1920 года выдан в Иркутске местному «революционному правительству» – Политическому Центру.

В исторической литературе охотно приводятся произносимые с бóльшим или меньшим драматизмом слова Александра Васильевича о предательстве («Значит, союзники меня предают?», «Где гарантии Жанена?» и проч.). Подобная фраза вполне могла вырваться у адмирала… но о возможности и даже, наверное, о ближайшей перспективе именно такого исхода он должен был догадаться еще на полпути к Иркутску, на станции Зима, куда к местному чешскому коменданту явились «увешанные, что называется, с головы до ног» оружием представители партизанского командования и потребовали выдать им Колчака из проходящего поезда, угрожая в случае отказа «взять его силой». Партизаны блефовали – сил, да и решимости, у них не хватало, – и, может быть, блефовал чешский полковник, спокойно сообщивший, что адмирал следует «в распоряжение высшего союзного командования», – «а если хотите драться, то я готов»; но, как бы то ни было, единственное, что выторговал «командующий Зиминским фронтом красных войск» И.М.Новокшонов, – разрешение, сдав оружие, посмотреть на Колчака. Партизан вспоминал впоследствии:

«Отворив дверь, я вошел в полутемное купэ. На маленьком подоконном столике горела свеча, бросая слабый свет на сидевшего у окна человека с газетой в руках.

Это был Колчак.

Он был одет в черный френч с адмиральскими погонами, без пояса.

Чисто выбритое лицо, как мне показалось, имело утомленный вид.

При моем входе он, опустив газету на колени, пристально посмотрел на меня (Новокшонов был обильно украшен красными лентами. – А.К.), затем встал, намереваясь что-то сказать, но, увидав стоявших в дверях чешских офицеров, сел на прежнее место и вновь углубился в чтение».

После такой «аудиенции» самые худшие подозрения должны были перерасти в уверенность – и действительно, недавние союзники отступились от адмирала, несмотря даже на то, что Политцентр, захватив власть, открыто провозгласил: «Атаманы Семенов и Калмыков, генерал Розанов и адмирал Колчак объявляются врагами народа». Эта декларация новой власти не оставляла места для сомнений, но иностранцы остались глухи, а рассказы о намерениях отдельных «союзников» все-таки помочь адмиралу противоречат друг другу: так, японцы говорили, будто изъявляли готовность принять его под свою охрану, но чехи ответили, что Колчак уже выдан, французы передавали, что сами предложили то же японцам, а последние «отказали, ссылаясь на неимение на то инструкций»… Предали все – и даже те, кто не участвовал в выдаче лично, предпочитая скорейшее отбытие на восток, в Харбин и далее – к Тихому океану.

Но каковы были мотивы преступления? Разумеется, можно назвать и банальную трусость чехословацкого командования, как и смотревшего на все глазами чехов генерала Жанена. Действия красных партизан еще не угрожали, но могли угрожать ходу их эвакуации (особенно – вывозу богатой «военной добычи»), а в то, что Атаман Семенов действительно решится подорвать тоннели, похоже, все-таки не очень верили. Можно было сколько угодно переживать за партизан, с которыми боролись «семеновцы», и обличать «жестокости и произвол» Атамана, но в глубине души чувствовать, что именно Семенов защищает порядок и спокойную жизнь, а партизаны представляют собою беззаконные банды, от которых можно ожидать чего угодно (судьба несчастного города Николаевска-на-Амуре, фактически уничтоженного вышедшими из тайги бандитами, вскоре станет тому подтверждением). И правда, Семенов не только не решится на принятие крайних мер, но и воспретит своему подчиненному, барону Унгерну, отомстить за Колчака и пустить под откос поезд одного из старших иностранных военачальников, о чем «бешеный барон» уже будет отдавать подробные распоряжения.

Но трусость бывает разного уровня, и помимо животного страха за свое существование и комфорт можно предположить в Жанене и Сыровом мотивы и более «высокого» порядка. Адмирал Колчак был Верховным Правителем страны, переживающей катастрофу, и Верховным Главнокомандующим армии, совершающей тяжелейшее отступление. Но он все же оставался Верховным Правителем и Верховным Главнокомандующим, человеком, с которым всего лишь полгода назад как с равным вели переписку главы великих держав, и на фоне обмена нотами Вильсона, Клемансо и Ллойд-Джорджа с Колчаком – не только дивизионный генерал Жанен и чехословацкий генерал (еще предстояло определить, что это такое) Сыровой, но и сам «президент независимого чехословацкого государства» Масарик выглядели актерами второго плана. И если сохранялась хоть доля опасности, что, ступив на «твердую землю», Верховный Правитель возвысит свой голос против беззаконий, творившихся под руководством Сырового и при попустительстве Жанена, – желанным выходом для обоих становилось, чтобы адмирал Колчак «отрекся», а еще лучше – сгинул бы в какой-нибудь «демократической» тюрьме.

«Демократизм» играл здесь не последнюю роль. «… Союзники оценивают русские правительства с точки зрения приемлемости их для западных демократий», – отмечал русский дипломат, «общественное мнение» же о Колчаке и его режиме было отнюдь не однозначным. Руку к этому приложили и соотечественники – если Великий Князь Кирилл Владимирович (кстати, сам морской офицер) в интервью парижской газете говорил: «Единственный наш долг в настоящее время – сомкнуться вокруг Колчака. В нем воплощается идея воскресения нашей Родины. Его невозможно подозревать в реакционных замыслах», – то Керенский в беседе с сотрудником газеты лондонской не сдерживал эмоций: «Благодаря Колчаку общественная и экономическая жизнь в Сибири была уничтожена»; «нет преступления, которого не совершали бы агенты Колчака по отношению к населению», – и даже: «Отставка генерала Дитерихса, блестящего офицера и человека консервативного настроения, бывшего начальника моего генерального штаба (? – А.К.), может послужить указанием на испорченность режима Колчака. Он вышел в отставку, потому что считал невозможным создать при таком режиме армию, способную бороться с большевиками». Ссылаясь на сведения, полученные от бывшего главы «Сибоблдумы» Якушева, бывший глава Временного Правительства требовал: «В настоящую минуту – одно лишь необходимо для русского народа – это чтобы его оставили в покое и позволили ему самому выйти из ужасного положения» (то есть предоставили свободу рук большевикам с их налаженным репрессивным аппаратом и многочисленной армией); «помощь Деникину, Колчаку и К-о должна быть немедленно прекращена» (интервью было опубликовано за несколько дней до владивостокского мятежа Гайды и Якушева). На таком фоне Жанену с Сыровым было не очень сложно разыграть «демократическую» карту, и они это с успехом проделали.