Книга Первое кругосветное путешествие на велосипеде. Книга первая. От Сан-Франциско до Тегерана. - Томас Стивенс

беззаконными, и вряд ли в последнее время проходит день без них, и без самого красноречивого аргумента, к сожалению, не обойтись отстаивая личную свободу. К счастью, простой вид револьвера в руках Ференги имеет магический эффект превращения самой грубой и властной банды оборванцев в мирных людей.

Равнина, по которой я сейчас прохожу - широкая, серая зона, окруженная горами, простирающаяся на восток от озера Урумия на семьдесят пять миль. Она представляет один и тот же специфический персидский пейзаж почти повсюду - общая безжизненная и непродуктивная страна, с бесплодной поверхностью и, местами, небольшими оазисами возделанных полей и садов. Деревни, построенные исключительно из глины, и, следовательно, того же цвета, что и общая поверхность, на расстоянии не различимы, и, если можно их разглядеть, то только за счет деревьев.

Двигаясь под слегка ошибочным впечатлением относительно расстояния до Тебриза, я продвигаюсь вперед в ожидании добраться туда ночью. Равнина становится более обработанной. Караванные пути с разных направлений ориентированы на широкие тропы, ведущие в крупнейший город Персии, который является отличным центром распространения европейских товаров, прибывающих с караванами из Требизонда. Добравшись до большой распластавшейся деревни, где-то днем, я неспешно качусь по переулкам, заключенным между высокими и неприглядными глиноземными стенами, думая, что достиг пригородов Тебриза. Обнаружил свою ошибку, лишь вновь оказавшись в открытой пустыне. Потом меня снова обманывает другая обширная деревня, и около шести часов я бреду в восточном направлении через пустынный участок неопределенных размеров. Широкая караванная тропа, протянувшаяся через века, значительно ниже уровня общей поверхности, и состоит из нескольких узких параллельных троп, вдоль которых рои ослов, груженных продуктами из окрестных деревень, ежедневно дополняют караваны мулов и верблюдов идущие издалека. Эти узкие проторенные дорожки обеспечивают отличное движение, и я довольно быстро двигаюсь вперед. Приближаясь к Тебризу, я обнаруживаю местность с запутанной сетью оросительных канав, некоторые из которых значительной величины. Их набережные по обе стороны дороги часто достаточно высоки, чтобы скрыть всадника. Они почти так же стары, как и сами холмы, потому что возделывание равнины Тебриз в течение трех тысячелетий оставалось практически неизменным, как будто, древние законы медийцев и персов запретили им изменяться.

Около заката я встречаюсь с другой буйной толпой перевозчиков фруктов, которым не понравилось то, что я проезжаю мимо, они захотели остановить меня. Один из них бросается вверх, хватает мой сверток, прикрепленный к заднему багажнику, и почти вызывает падение. Отгоняя его, я бросился вперед, едва избежав двух или трех ослиных дубинок, брошенных в меня чисто от глупости рожденной отвагой, вдохновленной преимуществом большинства двадцати над одним. Единственный и проверенный способ, если не считать путешествия под конвоем, от этих неприятных моментов становится теперь предметом ежедневного приветствия. В восемнадцати милях от последней деревни становится слишком темно, чтобы оставаться в седле без опасности падения, и короткий перевал приводит меня не в Тебриз даже еще, а в другую деревню в восьми милях ближе. Здесь есть большой караван-сарай. Рядом со входом находится магазинчик с дыркой в стене, в котором я наблюдаю за человеком, который торгует привлекательным ассортиментом дынь, винограда и груш.

Карусель фортуны подарила мне сегодня чай, «промокашку» ekmek и виноград на завтрак, позднее два маленьких арбуза и в 2 часа дня еще раз «промокашку» ekmek и бесконечно малое количество yaort (теперь называемый mast). Нет необходимости добавлять, что я прибываю в эту деревню вполне нагуляв аппетит.

Две великолепные спелые дыни, несколько прекрасных гроздей винограда и несколько груш сгорели немедленно, с безрассудным пренебрежением к последствиям, оправданными только полуголоданием и временным варварством, порожденным окружающими обстоятельствами. После этой дикой атаки на запасы maivah-jee я узнаю, что в деревне есть маленькая чайхана. Посещая ее, я растягиваюсь на диване на час отдыха, пью чай, ем хлеб и персики. Перед сном khan-jee устраивает мне постель на диване, закрывает дверь внутри, гасит свет, а затем, боясь занять одно и то же помещение с таким опасно выглядящим человеком, как я, поднимается на крышу через дыру в стене.

Полные страстного желания помочь, жители деревни переносят меня и велосипед через брод реки после возобновления моего путешествия в Тебриз на следующее утро. Далее дорога ровная и проезжая, хотя колеса немного вязнут в пыли и песке. Через час я уже пробирался по пригородным переулкам города. В течение этих восьми миль я встречаю, несомненно, не менее пятисот вьючных ослов по пути на рынок Тебриза со всем, начиная от корзин с самыми отборными фруктами в мире и заканчивая огромными пучками колючей верблюжьей колючки и мешками с тезеком для топлива.

Мне кажется, ни одно животное во всем мире не нуждается в более неотложной помощи доброжелательных отделений Общества по предотвращению жестокого обращения с животными, чем эти тысячи несчастных ослов, которые снабжают Тебриз топливом. Их жестокие погонщики кажутся совершенно бессердечными и безразличными к жалким страданиям этих терпеливых тружеников. Этим утром я наблюдал множество случаев, когда грубые, плохо прилегающие ремни и веревки буквально проникали под кожу и глубоко в плоть и с каждым днем все глубже и глубже проникают, и никто не предпринимает никаких попыток исправить эту губительную ситуацию. Напротив, их безжалостные погонщики подталкивают их, тыкая в необработанные раны заостренными палками, и непрерывно применяют к ним орудия пытки в виде кнутов. Но и эта утонченная физическая жестокость, по видимому, не удовлетворяет армию благородных погонщиков ослов. Они постоянно кричат на ослов во время движения и обвиняют их во всех смертных грехах и любого рода преступлениях. Представьте себе горькое чувство унижения, которое должен преодолеть гордый, надменный дух серого ослика, когда его колят острой палкой в открытую рану и в то же время он слышыт о себе, оскорбительные слова: «О, ты, сын обожженного отец и убийца своей собственной матери, если бы я сам умер, а не мой отец, дожил бы до того, чтобы увидеть, как я управляю такой скотиной, как ты» - именно так обычно попрекают своих осликов варвары погонщики.

В детстве ноздри ослов разрезают до костной перемычки. Среди персов это обычно считается улучшением природы, поскольку оно дает им большую свободу дыхания.

Вместо хорошо известного трепещущего звука, используемого нами для убеждения, перс издает звук, похожий на блеяние овцы. Незнакомец, находящийся в пределах слышимости , но скрытой от глаз бригады погонщиков в спешке добирающейся до места назначения, с большей вероятностью может представить себя в непосредственной близости от стада овец, чем где-либо еще. Как обычно бывает, волонтер-гид безмятежно выскакивает, как только я вхожу в город, и я уверенно