Книга Семейная хроника - Татьяна Аксакова-Сиверс

Через два часа появились наши сестры, ушедшие за водой. Одна так устала, что слова не могла вымолвить. Другая все же принесла полведра воды. Первая сестра столько раз падала среди валежника, что разлила свою воду. Мы стали кипятить чай.

Было уже светло, когда приехал фельдшер с базы. Я показала ему больных, и он отнесся довольно дружелюбно. Смотря на мою корзину, он спросил: «Что это у вас?» Я показала хирургические инструменты и перевязочный материал, и он полюбовался английскими инструментами. Я просила его выручить нас из этого ужасного места, и он исполнил эту просьбу. Наутро снова приехали сани за нашими вещами, подождали, пока мы напьемся чаю, и мы направились обратно к тому сараю, который недавно оставили. Многие оттуда разбрелись по деревням.

Батюшка, отец Макарий, который был необыкновенно добр и со всеми всем делился, прислал за мной, и я поселилась на сеновале в той деревне, где жил он. Мне там было очень хорошо. Но однажды я услышала внизу голос: «Ах, вот вы где! Сейчас же переселяйтесь в барак!» — Это был комендант.

Бараки были расположены на берегу Северной Двины, и в них вели земляные ступени. Там я встретила того хромого человека, которого так боялась. Он указал мне на нары для трех человек. По краям сидели мужчины грубого вида, кажется, пьяные. Было очень душно, накурено, много мух. Мне потом удалось поменяться местами с какой-то женщиной.

Однажды один из начальников поймал рыбку и предложил ее купить. Я купила эту рыбку, но не знала, как с ней поступить. Один господин, находившийся рядом, показал, как ее очистить и сварить. Это был профессор из Ленинграда (Космическая академия), который не пошел в барак, а поселился с одним священником в бане. Когда эту баню топили, они должны были оттуда выбираться. Этот профессор приехал из Соловков, отбыв срок и получив ссылку. Когда он болел сыпным тифом, за ним самоотверженно ухаживал его друг Сперанский, а теперь он, как обещал, взял на свое попечение его отца — священника, тоже ссыльного и болевшего параличом (он уже еле передвигал ноги).

Я иногда сидела у входа в баню со своими новыми знакомыми. Профессор часто касался восточных верований, употребляя выражения теософов, что меня огорчало.

Потом нас перевели в другие бараки, где было больше места, и соединили с батюшками, с которыми мы расстались в деревне. Бараки эти находились в лесу, на краю оврага, где протекал ручей. Туда же были переведены профессор с батюшкой. Этот о. Евгений рассказал мне, что с ними однажды по берегу шел грузинский князь. Видя, что батюшке трудно идти, он отбрасывал с его пути сучья и камни, всячески ему помогал. Потом мы познакомились с этим князем — это была замечательная личность: пожилой, с седыми волосами и бородой, очень красивый, с военной выправкой. Фамилии его я не помню, но слово «атава» мне ее напоминает.

Наступило время отправки дальше, но нас повезли «ближе», в Котлас, откуда мы пешком отправились за две-три версты в Макариху. Здесь были бараки, более или менее приспособленные для зимы. Это был целый городок. Ссыльных было 18 тысяч. Многие были из казачьих станиц.

Режим в Макарихе был не очень строгий. Гуляя, можно было даже проникнуть и за границы городка. Я даже как-то пошла в церковь в Котлас и увидела диакона Кузьму, который после службы подвел меня к владыке-хирургу, епископу Луке[119], обитавшему в тех краях. Он не старый, лет 50–60 на вид, в темно-синем подряснике с монашеским кожаным поясом. Лицо приятное, благостное. На мой вопрос, благословит ли он меня, если предстанет необходимость работать по медицине, он радостно сказал: «Благословляю, благословляю! Ведь я тоже работаю!»

Небольшое послесловие:

Считая вышеприведенные выписки из воспоминаний матушки Амвросии очень интересными с тех точек зрения, о которых я говорила в начале, добавляю некоторые ее высказывания и заметки, разбросанные по ее мемуарам и характерные для тех ортодоксально-православных кругов, к которым она принадлежала.

«Начальница Псковской общины сестер милосердия княжна Дундукова-Корсакова была широких взглядов. Ее увлек еретик Ф. (?) и митрополит Антоний. Она говорила: „Все эти перегородки, которые люди понастроили, не доходят до неба!“ В душе ее уживались еретические понятия и исполнение православных обрядов. Ее преемница была более стойкая, но сестрам было обидно за их любимую основательницу, и они не оценили новую начальницу».

Привожу другой отрывок, интересный по иной причине:

«Монахиня М. воспитывала племянника. Потом его определили в Пажеский корпус. Когда он закончил там свое образование, тетка сказала, благословляя его: „Служи, исполняй честно свой долг!“ Тот ответил: „В том-то и несчастье, что я не знаю, в чем состоит теперь мой долг!“»

В воспоминаниях имеется также запись, относящаяся к 1917 году:

«Будучи в Оптиной пустыни, между многими другими я увидела в высшей степени благоговейную чету М-вых. Батюшка Феодосий при мне давал книжку только что пришедшей к нему после причастия Марии Федоровне и, когда она ушла, мне сказал: „Вот райский цветок!“»

Это была та самая Маня Самарина (потом Мансурова), с которой я бывала на детских танцклассах у Трубецких (в доме Бутурлиных на Знаменке) и которую в 1918 году встретила на дороге между Козельском и Оптиной.

Приводя в порядок и переписывая (по завещанию моего отца) интереснейшие записки его приятеля Ровинского, я напала на одну запись, относящуюся к княжне Марии Михайловне Дундуковой-Корсаковой, которую и решила включить в воспоминания матери Амвросии как наглядное доказательство того, сколь различны бывают суждения современников об одном и том же лице.

«В 1902 году в доме Илиодора Александровича Яновича, человека недальнего ума, но добряка и идеалиста, который был женат на сестре князя Дундукова-Корсакова, занимавшего в то время пост начальника Гражданской части на Кавказе, я познакомился с его невесткой, княжной Марией Михайловной Дундуковой-Корсаковой. Пожилая (ей было более шестидесяти лет), выше среднего роста, худощавая, с большими и умными серыми глазами, приветливо смотревшими на собеседника, с доброй улыбкой, М.М. одевалась очень просто, даже бедно, и носила на голове простой платок, завязанный под подбородком. Всю свою жизнь она посвящала служению людям. Она была сестрой милосердия и не только ухаживала за больными, но устроила на свои средства в родовом имении в Псковской губернии сельскую больницу для крестьян.

Живя в Петербурге, М.М. посещала бедных и оказывала им помощь во всех видах, не жалея ни сил, ни средств. При встречах с особо нуждающимися женщинами, не имевшими ни одежды, ни белья, она (бывали неоднократные случаи) снимала с себя одежду, чулки или обувь и отдавала их, а потом заходила по пути к своим друзьям или родным, которые в ужасе обнаруживали, что она или в одних галошах на босу ногу, или осенью без пальто.

Она была глубоко верующей, и ее очень волновало то, что наша высшая церковная иерархия утратила древнее право „печаловаться“ перед монархом за заключенных. Когда один из главных организаторов партии соц. — рев. Г.А.Гершуни, арестованный в 1903 году, был затем приговорен военно-полевым судом к смертной казни, М.М. явилась к митрополиту Антонию и стала убеждать его ехать к императору и „печаловаться“. Она действовала так энергично, что тот поехал к императору и вымолил замену смертной казни бессрочным заключением в Шлиссельбургской крепости. (Оттуда Гершуни был переведен в Акатуевскую тюрьму, откуда бежал в Америку. Умер за границей в 1908 году.)