Книга Человек с яйцом. Жизнь и мнения Александра Проханова - Лев Данилкин

Омерзение Путин стал вызывать у него именно после истории с «Курском». В официальной версии участие иностранных субмарин будет отрицаться, и этот феноменальный сговор администраций Путина и Клинтона, больше похожий на торговлю убитыми моряками, обожжет Проханова изнутри. Проведя в свое время несколько недель внутри таких лодок, он с компьютерной точностью моделирует обстоятельства атаки, антураж отсеков и эмоции людей, заживо похороненных на глубине ста метров. С этого же момента Проханов уходит в глухую оппозицию режиму «Преемника», убежденный в том, что в критических ситуациях — а то была действительно критическая ситуация, аналогичная разве что Карибскому кризису 1962 года, — это правительство будет лояльно не собственному народу, а правительству США.

Одновременно Проханов начинает упаковывать инцидент в контейнер мифа. «Курск» предстает в передовицах крепостью, подводным Соловецким монастырем, моряки — монахами, тела которых автор требует поместить «в Кремлевский пантеон».

В ноябре — как будто мало «Курска» — происходит «космическая казнь» станции «Мир»: приходит известие о том, что станция будет уничтожена через три месяца. («„Мир“ — это храм Христа Спасителя советской эпохи, и те, кто его разрушает, будут прокляты, как Каганович»; «русский космический Парфенон».) Автор передовицы призывает — за год до 11 сентября, если кому интересно — «направить падающую станцию на небоскребы Манхэттена».

Весной 2002 года рванул «Гексоген», а летом газета «Завтра» вдруг публикует длиннейшее интервью Проханова с Березовским.

«Сам по себе этот контакт казался невозможным. Эти две беседы ошеломили общественность. Как левую, так и правую. Возник какой-то вихрь, водоворот сумасшедший».

Березовский мог появляться в прохановских романах (Бернер, Зарецкий, Модельер) и колонках («Нам будет не хватать Березовского… Его запоров, приобретенных на бешбармаках Назарбаева, и расстройств, полученных на дастарханах Алиева»), но в качестве персонажа, а не себя самого.

— Кому это пришло в голову?

— Это пришло в голову мне.

— Из-за финансовых затруднений КПРФ?

— Нет. Мне всегда приходят в голову самые неудачные мысли. Мне захотелось увидеть Березовского. Ведь когда человек находится в фаворе, на вершине своего успеха, славы, он недоступен. Как только его сбрасывают с Олимпа, он оказывается доступным. Так же было со всеми вельможными гэкачепистами, типа Крючкова, например. Так же было с Хасбулатовым. С ними можно было вести общение, разговаривать, узнавать, уточнять, встречаться. Так же и с Березой. Когда он был здесь, у нас с ним были контакты, но это, конечно, не были глубинные контакты. Это были контакты разведки, это была рекогносцировка, контакты недоверия, тонкой такой неприязни друг к другу. А когда он оказался там, вокруг него стали разворачиваться всевозможные события, мне было просто страшно интересно посмотреть на прототипа моих героев вблизи. Я решил почему-то, что это возможно. Я подал тогда ему сигнал…

— Одно дело пообщаться приватно, другое публиковать интервью.

— А почему? Скажем, Зюганов мог публиковаться в «Независимой газете». А почему в моей газете не могут публиковаться, там, крон-принцы? Я решил раздвинуть рамки. В чем взрывной характер этой беседы? Во-первых, сам факт, что два человека сели за стол и беседовали очень интересно, неожиданно, сместил контексты. А во-вторых, Береза, по существу, плясал там под мою дудку. Он говорил о православных ценностях, коснулся всех острых проблем, включая еврейские проблемы, говорил о Советском Союзе. Это были тонкие смыслы, которые Березовский излагал через меня всему нашему направлению, что, конечно же, соответствовало его концепции. Это тоже был момент совпадения. У Березы уже тогда были планы: участие в думских процедурах, планы взаимодействия с коммунистами, которые тогда казались самой перспективной партией. Он предполагал, что они будут завоевывать Думу, что будет думское большинство, что вся протестная энергия опять будет аккумулирована партией, и что партия съест эту Думу. И многие хотели с этой партией дружить, многие усаживались на тень Зюганова, как мухи, и сидели там. Таким человеком был Глазьев. И у Березы были такие намерения оседлать эту партийную энергию и досадить Путину. И он, по-видимому, изначально хотел союза с коммунистами, полагал, что его деньги плюс электоральная возможность компартии смогут создать думское большинство, а потом доминировать на президентских выборах. Поэтому он охотно меня принял.

— Технически как это произошло?

— У меня были посредники, те, кто с ним общались, и мы поехали вдвоем с одним таким посредником в Лондон. Мы жили там два или три дня, меня поразила красота его виллы, я был в восторге совершенно от этого замка: средневековый роскошный английский ландшафт, газоны, с этой кривизной земли, с какими-то озерами, рощами, бегающими там ланями, казарками.

— Как вы его называли?

— Да как — Абрамыч. Ну как-как… он называл меня Александром Андреевичем, а я его Борисом. Просто разница в летах или мне не хотелось произносить «Абрамыч», не знаю.

— Как вы можете описать ваш тип общения?

— Очень сердечный. Кстати, на прощание, например, мы обнялись. При последующих встречах нам не нужно было рукопожатие, мы довольствовались просто поцелуями. Общались мы либо в отеле у меня, где я находился, либо у него дома. Или в третьих местах. В ресторанах, какой-то японский ресторан. Одна прогулка была: мы гуляли по Гайд-парку. Это был день, когда в Лондон приехал Путин, и они там с королевой на «ройсе» ехали мимо нас. Сквозь деревья мы видели полицейский кортеж. Мы с Березовским гуляли под этими платанами огромными. И недалеко от нас бдительно следовал его охранник, участник иностранного легиона, видимо, какой-то араб накачанный.

— Вы с ним шутили?

— Мы шутили, смеялись, нам было приятно, весело. Он мне рассказывал, делился своими идеями, которые сами по себе казались шутками. Например, у него возникла тогда идея создать партию Сталина, чтобы эта партия была радикальнее коммунистов. Для этой цели он придумал, как получить возможность регистрации этой партии: надо, чтобы в каждом из регионов кто-то из наших граждан взял себе фамилию Сталин. Тогда бы все главы этих организаций были бы Сталинами. Он говорил об этом с восторгом. Мне это казалось упоительной идеей, я так тихонечко похихикивал, тем более что параллельно двигался кортеж Путина и королевы Елизаветы. У него была очень глубокая мысль, он считал, что, видимо, будущее России — это конституционная монархия. Но как, откуда эта монархия? — Необходимо выращивать дофина, царевича… А для этого должен быть регент. Я видел, конечно, младенца, люльку которого качает Березовский. А экспертная группа, которая воспитывала бы этого цесаревича, привила бы ему новую идеологию, ее могли бы составить лауреаты премии «Триумф», которые создавали бы атмосферу высшей утонченной культуры вокруг дофина.

Судя по всему, сердечность этих отношений все же имела свои границы: они общались именно по делам, а не «просто так». Так, однажды Проханов упомянул, что в один из своих приездов в Лондон отклонил любезное приглашение Березовского составить ему компанию в походе на концерт Маккартни: «Береза звал, а я не пошел, остался в номере и надрался».