Книга Страстотерпицы - Валентина Сидоренко

– Господи! Господи, помилуй! – А потом начала читать: – Да воскреснет Бог, – и все, чему учила ее Таисия.

Тройка вдруг перевернулась в воздухе. Ее замотало, потом она выровнялась, но Большая Павла со слезами читала и читала, и крестилась и крестила облако, которое, поболтавшись, отпрянуло от усадьбы Брагиных и полетело за Байкал на запад. Когда оно пролетало мимо Большой Павлы, она хорошо рассмотрела, как коренник с холодным, недвижным лицом глянул на нее из-за плеча и выплюнул сигарету изо рта… Это был взгляд Степана…

Опомнившись, Большая Павла кинулась в баню. Анютка лежала посреди на полу. Блаженная улыбка еще грела ее детское, исстрадавшееся личико. Но она была мертва…

Хоронили ее тихо. Баб пришло немного, что бригада рыболовецкая да подружки Капитолины. Батюшка долго раздумывал, отпевать ли ее, но Таисия навалилась на него, как щука на плотвицу, и он сдался. Почти никто не плакал, только ревела Аришка, а Большая Павла нависала над нищим гробиком, что Большая медведица, и молчала, не в силах оторвать глаз от центра всей ее жизни, лежащей глубоко в гробу, с венчиком первых нежных цветов вокруг детской головки, и весь лик ее выражал освобождение и счастье…

– За нею летели, – заметила Таисия, когда Большая Павла рассказала ей свое видение. – Но ты не дала. Берегись, мстить будет нечистый!.. Молись день и ночь… Девок береги.

Красивый детский веночек сняли с головы дочери, и Большая Павла положила его на свежий холмик могилки…

Она допоздна оставалась на кладбище и все смотрела вдаль на вскрывшийся уже Байкал. Озеро было глубоким, спокойным, светилось под молодой луною, явно разговаривая с расцветающими звездными небесами. И говорили они о том, что совсем не касалось ни Большой Павлы, ни Анютки, ни вообще человека, будто его и нет, и не было на земле… В этом Большая Павла была совершенно уверена… Они говорили о Боге!

* * *

Уже к Троице Галина-почтальонша что-то зачастила по улице. Как-то она окликнула Капитолину:

– Ты ить до Манюни бежишь, занеси повестку Клыкову.

– Какому Клыкову?

– Дак Семену… Повестка в армию!

– Ему же осенью!

– Ты прям как с луны свалилась! Дополнительный набор… Уж каждая собака знает!

Капитолина обомлела. В любовном пылу она забыла про все. Даже смерть матери ее почти не ранила, но разлуки с Семеном она не переживет…

– Ничего, – увидав ее замешательство, посыпала солью ее рану почтальонша. – Татьянка дождется его! Она девка серьезная.

– Какая Татьянка?

– Дак Танька Смирнова! Екатерина спит и видит ее к себе в невестки. Она ее даже хочет к себе взять, пока Сенька в армии! А что, такую девку и я бы взяла.

– Обойдется, – злобно выпалила Капитолина.

Галина расхохоталась и пошла, причитая:

– Ой, девки-девки! Ой, девки…

«Пластом лягу, а Сеньку не отдам!» – решила Капитолина.

В это воскресенье гуляла Троица. Народ с утра шел в лес. На полянах накрывали скатерти. Вокруг играли гармошки и пели «Шумел камыш…»

Вечера стояли долгие, белые. Под первую звезду зажгла свои костры молодежь… Капитолина все жалась к Семену, а как взошла луна, решительно взяла его за руку. Он шел, как телок на веревочке… Вышли к Байкалу. Озеро блистало под лунным светом. Спокойная глубина искрила изнутри…

– Русалку будем искать, – засмеялась Капитолина.

– Ты сама русалка!

– Русалки холодные, а я живая… Горячая.

Она обвилась вокруг него вся, вбирая его, казалось, в себя всего до кровиночки, и поцеловала.

– Скажи, ты любишь меня? – ужасаясь своевольности своей, но не в силах остановиться, спросила: – Любишь?

Он молчал.

– Семе-ен!

– Ну зачем ты?

– Нет, ты скажи.

– Ну, люблю!

– Без ну.

– Люблю, люблю! Довольна?

– Поклянись!

– Ну, клянусь!

– Без ну.

– Клянусь!

Капитолине нужно было утвердиться до конца, до донышка. Знать, что этот высокий, худой, со смущенной улыбкой и потаенными светлыми глазами парень только ее. И никакой Татьянке в нем нету места.

Она вновь взяла его за руку и вела неведомо куда. Ничего сама не понимая.

– Куда мы идем? – спросил он.

– Русалку смотреть!

– Я ее видел, – просто сказал он. – Сколь раз еще.

И она сразу поверила ему:

– Они красивые? – ревниво спросила.

– Как лягушки, холодные. Я не приглядывался. Мать говорила, что на них смотреть нельзя. Утащат, если заглядишься!

– Чего ж тебя не утащили?!

– А я под сетью был. Ночевал у лодки на путине. Мать меня сетью накрыла. Они сетей боятся.

– Голые?!

– Туманные…

– Тебе когда уходить?.. В армию!

– Послезавтра! Завтра мать проводины делает…

Слезы навернулись на глаза у Капитолины.

– Я одна останусь?

– Ну, я же не на войну!

– Еще хуже! – Она решительно подошла к нему и сбросила с себя полупальтишко…

Семен очнулся первым.

– Нет, – сказал он, почти отбросил ее от себя и лег на спину, глубоко проваливаясь в мох. – Я уйду. А что будет с тобою? И вообще, я хочу, чтобы у нас все было по-честному… Чтобы языки не чесали. Как положено!

Она заплакала от стыда и беспомощности. Он осторожно положил ее голову к себе на колени, перебирал пряди волос.

– Дождись меня… И у нас будет свадьба и дети, и семья…

Утром Большая Павла сказала ей:

– Не разевай рот на чужой каравай. Они с Танькой еще с детства повенчаны… Родителями. Танька девка сурьезная, домовитая.

– А я?

– А ты вертихвостка! Тебе в Култуке доли нету. В город поедешь. И на проводины не ходи. Не позорься. Узнаю, зашибу!

На другой день Капитолина залезла на сеновал и зорко глядела через дверцу во двор Клыковых. Ей было хорошо видно, как ставились столы во дворе, накрывались лавки новыми половиками, как по-хозяйски ходит Татьяна по двору, расставляя тарелки и стаканы на столах.

Капитолину подмывало спрыгнуть с сеновала и помчаться в заветный двор и доказать, что она не хуже и что Сенька любит только ее… Но она хорошо знала силу слова и кулака Большой Павлы. Глотая слезы, смотрела она, как посадили рядом Семена и Татьяну, и слышала, как поет не переставая Манюня. «Предательница, – думала она о подружке. – Ей лишь бы рот разинуть». Потом все плясали, как на свадьбе, а Сенька с Татьяной остались вдвоем за пустым столом, и Семен растерянно крутил стриженой головой и виновато улыбался…