Книга Унесенные за горизонт - Раиса Кузнецова

После неудавшихся попыток пробраться на площадь пыл мой начал спадать, и, став на подножку трамвая, везущего детей в Даниловку, я поехал домой.

До пяти часов я ел ― кажется, раз шесть, ― играл с хозяином в очко, пускал змея с его сыном, прочел праздничные газеты, пел арию Ленского «Что день грядущий мне готовит» и вообще всем мешал и у всех вертелся под ногами. В пять часов мне дали целковый в зубы и выпроводили из дому.

Под вечер пошел трамвай ― народ висел просто-таки на крышах. Приехал на Тверскую. Граждане, гражданки и гражданята ходят по улицам, орут, толкаются и смеются. Посреди Тверской, напротив Моссовета, статуя Свободы горит над черною толпой, как факел. Несколько тысяч ламп замершими молниями повисли над ней. Такой иллюминации я еще не видел. В Москве в тот вечер горело столько ламп, что на сумму сгоревшего электричества можно было построить небольшой заводик.

Небо было розовым. И луна была в небе как глаз с бельмом. У всех приподнятое настроение, все друг с другом разговаривают; я разговорился с одной довольно-таки недурненькой девушкой, оказавшейся комсомолкой (мне везет на недурненьких комсомолок), и мы пошли в клуб коммунальников. Там был оченно сильный ррреволюционный концерт, неожиданно прерванный мордобитием в передних рядах зала. Полчаса ушло на то, чтобы вывести дерущихся, а потом оченно сильная революционная программа пошла с неиссякаемой силой. На эстраде танцевали русскую боярышни и боярчики, пели душещипательные романсы и острили насчет бюрократов, фокстротов и тэжэ. Удивительно скудно наше эстрадное искусство.

Моя комсомолка в восторге и радостно повизгивает. Говорю в унисон. Удивительно низка культура нашего массовика.

Кисанька! Мне просто смешно было читать эту твою фразу: « ...но я, я знаю, к чему это может привести». О моя белобрысенькая всезнайка! Ничего ты не знаешь! Если бы даже я хотел нарушить свое слово, то неужели же после тебя тип нахохлившейся мещаночки, подобной Ирине, может меня соблазнить! В жизни человека бывают такие случаи, когда, будь он даже влюбленным, как Ромео, он попадает под влияние минутного желания и поддается ему. Я не отрицаю, например, возможности подобного случая у меня, да и у тебя также. Но если мы можем констатировать разумом такую чисто эмоциональную сторону нашего существа, то, значит, мы можем и контролировать ее. Значит, она в известной мере поддается учету. И неужели же ты думаешь, что я в пьяном виде или трезвом состоянии буду настолько просто даже глуп, чтобы променять, прости такое избитое сравнение, хотя бы один твой палец на всю Ирину. Ведь я прекрасно знаю, какой огромной потери мне может стоить эта ничтожная победа.

Поэтому так же, как и ты, считаю этот вопрос исчерпанным.

Теперь, хотя я этого не люблю, мне придется выступить в роли ментора.

Это в отношении твоего смехотворного утверждения о твоей старости. Ты так искренне веришь в свою старость, так носишься с ней, что иногда просто-таки ставишь себя в трагикомические положения. Ты ставишь себя в трагикомические положения своеобразным объяснением обыкновеннейших и естественнейших в твоем возрасте, как ты говоришь, «диких выходок».

Ты пишешь: «Не казались ли тебе странными эти сальные разговоры, похабные анекдоты, что иногда допускались мной?»

Кисанька, они не могут казаться странными. Они естественны, как снег зимой, как солнце летом. Будем ставить точки над всеми «и».

Человек такое животное, которое только тогда здорово, когда оно может удовлетворить все свои физиологические потребности. Конкретно ― наш случай! Мы с тобой встретились ― оба холостые, в минуту встречи абсолютно свободные. Каждого из нас пронизывают любовные токи. Насытить тело сейчас, в эту минуту мы не можем по целому ряду причин и бессознательно для самого себя, не отдавая себе отчета, каждый из нас, и ты, и я удовлетворяли, конечно не полностью и частично, свою половую потребность таким извращенным способом, как словоблудие. Это объяснение с физиологической точки зрения твоих «диких выходок». Потом, есть еще и другое объяснение, в котором большую роль играет чувство любопытства. То чувство, которое заставляет нас ставить ногу на чуть затянувшуюся пленкой льда лужу, желая испытать ее крепость, то чувство, которое заставляет нас рисковать, желание побалансировать на остром лезвии недозволенного и рискованного. Вот поэтому мы и говорили друг другу двусмысленности, говорили их только для того, чтобы испробовать друг друга.

Этими «дикими выходками» страдаешь не только ты, но страдаю и я, страдает вся молодежь земного шара, страдают все мужчины и женщины. И уж во всяком случае эти «дикие выходки» не являются показателем старости. Заметь, что в последнее время мы почти не говорили друг другу двусмысленностей. Это подтверждает оба пункта.

И вообще, ты, наверно, очень молода душевно, и только потому, как безусый юноша хочет казаться пожившим мужем, так и тебе хочется казаться видавшей виды, познавшей жизнь и состаренной ею солидной дамой.

В общем, конечно, всю мою теорию можно разбить, извратив какую-нибудь одну мысль и построив от нее цепь логических рассуждений. Знаю, что ты меня самого же обвинишь в этом, и потому предупреждаю твое обвинение. Я вот в начале письма говорил, что я не буду писать о чувствах, но я не могу. Я не знаю, что бы я отдал за то, чтобы с тобой поговорить, счастливо посмеяться из-за пустяковых причин, пережить вновь ту массу мелко-ничтожных для постороннего и огромных для посвященных малюсеньких, связывающих нас, не имеющих даже определенного термина отношений.

Любимая! Я читаю и перечитываю с восторгом и ликованием нежные строки твоего письма.

(О искренность! Если ты водила ее рукою хоть на 20%, то с меня довольно ― я счастлив!)

Раиса, говоря откровенно, мне стыдно писать все то, что я переживаю, что чувствую. Мне стыдно писать о том, что так нагло светится в глазах у людей, что бросает в яму бессознательного и безумного даже человека-машину нашего времени. У меня сейчас настроение пофилософствовать. Хотя нет ― не буду.

Кисанька, у каждого человека бывают внезапно вспыхивающие желания. Эти желания вспыхивают красные и огненные, как языки пламени из-под крыши дома, и застилают мир.

Сейчас я хочу только одного. Нежно, нежно поцеловать тебя; а потом бурно ― обняв лицо руками и трясясь; раскаленными губами сделать твои глаза такими, как в том стихотворении. Помнишь?

«Щепоткою расцвеченной сирени

Глаза твои я не могу назвать.

Любимая! В них очень много тени

Безумств

ума

и мыслей невпопад.»

Мне кажется, что я очень удачно схватил выражение твоих глаз. Потому что когда я читаю эти стихи, я вижу твои глаза ― серые и большие.

Кисанька, целую тысячу тысяч миллионов раз!

В МППС литкружок провел одно заседание. Был на кружке при нашей газете. Если бы не знал, что это литкружок, то я был бы уверен, что это кружок по ликвидации неграмотности. Хотя там и обещают печатать кружковцев на литстранице, но я думаю оттуда уйти, ты ведь понимаешь, что меня это не устраивает. Пока что нагрузили работой ― консультировать провинциальных начинающих писателей. Думаю, что эта работа принесет пользу. Сейчас читаю «Войну и мир». Признаться, я не ожидал такого могучего умения покорять читателя. Толстого нужно побольше и внимательно читать. На днях был в М.Дмитровке на картине «Сын Зорро». Не картина, а зверь. Кроме того, получил большое удовольствие, что в фойе не играли коты, дергающие самих себя за хвосты, т.е. джаз- банд, а играл самый настоящий симфонический оркестр.