Книга В ставке Гитлера. Воспоминания немецкого генерала. 1939-1945 - Вальтер Варлимонт

Оба командующих на Западе, естественно, прибыли в Марживаль в надежде что-то узнать насчет будущих намерений верховной ставки. Они наверняка твердо решили сказать Гитлеру, что тех ресурсов, которые были до сих пор предоставлены или обещаны, недостаточно для защиты от вторжения. Весь мой опыт, однако, заставляет меня предположить, что Гитлер прервал обоих фельдмаршалов, как только почувствовал в этом необходимость. Если бы он захотел что-то срочно предпринять, то обстановка давала ему такую возможность, поскольку именно в этот момент главный вопрос был, как предотвратить угрозу, нависшую над полуостровом Котантен и, следовательно, Шербуром, которые могли оказаться отрезанными от остальной Нормандии. Гитлеру надо было как можно скорее смириться с тем, что это произойдет и что вместе с этим улетучатся все его иллюзии насчет «уничтожения по частям» плацдарма именно на этом чрезвычайно важном участке. Штаб 7-й армии, в зоне ответственности которой он находился, хотел отвести как можно больше сил на юг, но Гитлер всего лишь снова настоятельно потребовал бросить как можно больше сил на оборону крепости Шербура. Единственным результатом стало то, что когда американцы через десять дней захватили Шербур, то дополнительно они захватили в плен и несколько тысяч немецких солдат, потеря которых столь ощутимо сказалась на передовой. Между тем Гитлер дал указание ОКВ провести тщательное расследование, чтобы проверить, выполнен ли его приказ всеми до последнего человека.

О том, что еще обсуждалось в Марживале, можно узнать из записи в дневнике Йодля за 17 июня. Там говорится: «Фюрер одобрил небольшую корректировку участка фронта 1-го корпуса СС в соответствии с боевой обстановкой»! Ни намека на то, что обсуждался главный план, хотя в тот же день после полудня вышел следующий приказ ОКВ: «Сосредоточить четыре танковые дивизии СС в районе западнее линии Кан – Фалез, решение об их использовании для контрудара останется за фюрером в соответствии с обстановкой». Эти четыре дивизии СС (1, 2, 9 и 10-я) то ли еще стояли в резерве, то ли находились на марше, и до самого конца июня верховная ставка постоянно размышляла, как Гитлер собирается их использовать, и издавала по этому поводу приказы. Первый этап защиты от вторжения, то есть предотвращение высадки противника, провалился. Второй, «локальные контрудары», едва ли возможно было где-то осуществить. Теперь мы вступили в третий этап – нанесение массированного контрудара. Направлением этого удара служила небольшая деревня Бальруа, расположенная приблизительно в центре плацдарма. Непосредственная цель заключалась в том, чтобы вклиниться между британским и американским секторами фронта.

Однако в последующие дни нараставшее превосходство противника в воздухе вкупе со слабым гитлеровским руководством привело к тому, что эти планы начали сходить на нет еще до того, как их удалось окончательно сформулировать. 24–25 июня штаб оперативного руководства направил Йодлю памятную записку по поводу первоочередных целей главнокомандующего немецкими войсками на Западе. В ней мы убеждали, что на любой риск можно пойти на других участках побережья, что силы для этого удара надо значительно увеличить и что начало массированного контрудара следует назначить на 5 июля. Но Гитлер в тот же день отдал приказ дивизиям, которые уже прибыли, не дожидаясь сосредоточения всех сил, быть готовыми в любой момент прорвать путем наступательных действий фронт противника. Это положило конец последней нашей надежде перехватить инициативу и последней для нас возможности как-то действовать, а не плясать под дудку противника. Затем нерешительность верхов ярко проявилась в тот момент, когда Гитлер стал носиться с мыслью направить вновь прибывшие дивизии на помощь Шербуру, а для этого двинуть их в сторону западного берега полуострова Котантен. Главнокомандующий немецкими войсками на Западе, атакуемый с одной стороны противником, а с другой – собственной верховной ставкой, считал, что передвижение войск под прямым углом к направлению главного удара противника, да еще в условиях полного его превосходства в воздухе, невозможно. Но чем больше он спорил, тем упорнее Гитлер цеплялся за свой план, даже когда 26 июня пал Шербур.

Почти до самого конца июня Верховное командование носило из стороны в сторону, как пучок соломы на ветру, в отношении планов уничтожения плацдарма посредством контрудара. Но к концу месяца оно так ничего и не добилось, поскольку последние из вновь прибывших дивизий пришлось использовать для решения чисто оборонительных задач – как часть кольца, протянувшегося теперь почти до самого участка прорыва, который по-прежнему удерживался противником в Нормандии. Больше уже не было разговоров о наступлении или «уничтожении». Вторжение прошло успешно. Второй фронт – или, скорее, третий – был открыт. Гитлер мог бы теперь припомнить свои слова о том, что успех противника на западе решит исход войны, и сделать соответствующие выводы. Но вместо этого его видели стоящим перед собравшимися на совещание людьми, с линейкой и компасом в руках, и высчитывающим, как мала площадь занятой противником Нормандии по сравнению со всей огромной территорией Франции, которая по-прежнему находится в руках Германии. Мы возвращались мыслями к первым дням войны в Польше. Неужели это действительно все, на что он способен как военный руководитель? Или он собирался таким примитивным способом воздействовать на своих слушателей? Эту сцену мне трудно забыть.

Пассивная оборона – до конца июля

Следующий этап сражения в Нормандии растянулся на весь июль; это был этап исключительно пассивной обороны.

Его начало было отмечено вторым совещанием Гитлера с двумя главнокомандующими на Западе, которых, невзирая на критическое положение на фронте, 29 июня вызвали в Бергхоф. После их отъезда вечером состоялось совещание в расширенном кругу. В своих записях о нем Йодль, как всегда, ограничился деталями, и только рассказ Дёница наиболее отчетливо показывает, что там впервые было признано, что мы должны отказаться от всех планов крупных наступательных операций в Нормандии. Фоном для этой дискуссии служила зловещая картина катастрофических событий на Восточном фронте. 22 июня, в третью годовщину начала Русской кампании, вся центральная часть Восточного фронта была прорвана на широком участке и группа армий «Север» оказалась под угрозой окружения. В Италии приказ Гитлера вынуждал армию Кессельринга понапрасну растрачивать свои силы в бесполезном противостоянии превосходящим силам противника, поэтому она постоянно находилась под мощным давлением. В Финляндии русские пробились через Карельский перешеек, и у финнов наблюдались все признаки ослабления союзнических уз; то же самое наблюдалось даже у болгар. За пределами Берхтесгадена становились очевидными последствия непрерывных воздушных налетов на Мюнхен, «столицу национал-социализма». Все чаще и чаще вражеские самолеты появлялись даже над Бергхофом. Несколько дней назад погиб генерал-полковник Дитль, и шли приготовления к государственным похоронам. Они состоялись через два дня и были организованы с мрачной пышностью. Для многих, кто там присутствовал, это выглядело как похороны Третьего рейха.

Штаб оперативного руководства ОКВ не имел отношения к подготовке этих совещаний, если не считать обычного сбора ежедневных докладов, к которым в те дни мы часто прилагали замечания и предложения, адресованные Йодлю. Кажется, штабу в его бараки даже не сообщили, что такие совещания состоятся, и никто из штаба на них не присутствовал. Поэтому у нас не было возможности дать оценку ситуации в Нормандии, откуда теперь уже явно просматривалась угроза оккупированным нами районам запада, не говоря уж об общей обстановке на фронтах. Штаб имел перед собой полную картину. У него были готовы надежные документально обоснованные прогнозы; у него были детальные сведения о потенциальных возможностях обеих сторон – и все это имелось у Гитлера в качестве основы для принятия решений. Но он предпочел представить собравшимся главнокомандующим, как всегда в виде длиннющей речи, результаты собственных беспомощных размышлений. Йодль присутствовал на этих переговорах, но в записях, которые он сделал впоследствии в своем дневнике, нет ни намека на то, что он вообще высказывал там свое мнение. Эти записи в виде диалога оставляют впечатление, что его роль там напоминала скорее роль секретаря.