Книга О людях и ангелах (сборник) - Павел Крусанов

Я оглянулся на товарищей: Рыбак, Одихмантий и Мать-Ольха, что-то весело обсуждая, разделывались с поджаренными до хрустящей корочки цыплятами, Нестор брезгливо ковырял вилкой судака по-монастырски, и только Брахман с Князем, забыв о еде, смотрели в окно на микроавтобус. Брахман и вовсе имел такой вид, будто в действительности уже покинул нас, оставив ещё на какое-то время за столом свою фантомную телесную оболочку – так остаётся запах духов на месте, где уже нет женщины, которой этот запах принадлежал.

– Что там за тварь – на дверце? – спросил я товарищей, мучимый ускользающим воспоминанием.

– Это жаба-рыбокол. – Князь был расслаблен, как плеть перед ударом.

– Что? – встрепенулся сидевший спиной к окну Рыбак и, хрустнув позвонками, бросил через плечо взгляд.

Ну конечно! Жаба-рыбокол – тотем зеленцов. Как можно забыть об этом? Однако же скучавший за баранкой тип с тяжёлой челюстью вовсе не походил на собрата той недозрелой шатии, что повстречалась нам на берегу Озёрны.

В этот момент упругий парень вышел из дверей харчевни и скрылся за автобусом. Лязгнула с правого борта дверь, автобус тут же тронулся с места и, мазнув по глазам слепыми, полустёртыми номерами – так подсекает взгляд проплешина в ковре, пропажа буквы в слове, – по покатой траектории вывернул на дорогу.

– Опасно, – сказал бесстрастно Брахман.

Я обернулся – буфетчицы за стойкой не было, наверное, отправилась на кухню. Спортивная сумка лежала на стуле за соседним столом.

– Уходим! – твёрдо, как имеющий право, скомандовал Князь. – Быстро!

Даже Мать-Ольха не попросила объяснений, нежданно явив отменную прыть. С грохотом повалились на пол отброшенные стулья – мы кинулись к дверям, кубарем скатились с крыльца и оказались на улице. Отступая к машинам, стоявшим под деревьями на краю двора, я бросил взгляд назад, на славную харчевню «У мамусика», и тут ангелы, переключив тумблер времяпротяга, пустили просмотр в замедленном режиме. Над нашими следами взвилась и не хотела опускаться сизая пыль. Застыла, сонно помахивая крылами, в прозрачной массе воздуха зелёно-бронзовая стрекоза. Стёкла в широких окнах заведения, отражая запрыгавшие на них блики света, начали вздуваться, будто это был полиэтилен, парусящий на неспешном ветру, по их поверхности, всё плотнее и плотнее оплетая выдуваемые изнутри линзы, побежали белые паутинки, потом в полной тишине стёкла лопнули, рассыпались, и из окон, опережая лениво зависшие осколки и вырванные из проёмов рамы, хлынул поток огня. И только после этого, сбивая нас с ног, по замершей тишине тугой оглушительной волной ударил гром земной.

Без свидетеля

Бригад-майор 1-й Сибирской эскадры военно-воздушного флота кочевой Русской империи Буй-тур Глеб обозревал из стеклянного фонаря трёхпалубного сторожевого дирижабля расстилающиеся внизу зелёные холмы предгорий. Бригад-майору исполнилось недавно тридцать, он родился под знаком Овна, в год Вепря, в день Волка, в час Скорпиона. Он был убеждённым евразийцем с железной волей, холёными усами и поющим сердцем – любимцем женщин, весельчаком, сочинителем озорных баллад и завсегдатаем Грушинского фестиваля, исповедующим национальную идею в виде любви, всеобщих объятий и песен у костра. Кроме того, он был сторонником запрета презервативов, дабы кара могла настигнуть грешников, и страдал лёгким комплексом полноценности – при виде человеческих увечий, уродств и неприкрытой глупости бригад-майор терялся, стыдясь собственной стати, достоинства и здоровья.

Сейчас, однако, он был серьёзен. Тревожные вести с алтайской Бухтармы, монгольской Кобдо и из китайских информационных источников отягощали его лёгкие мысли. Империи грозила опасность – он ощущал сгущение беды тонким чутьём, и от этого беспокойного чувства номадическая кровь, разом вспыхнув, бежала по его жилам, как дорожка горящего пороха. Ведь он, кочевник духа, правил Евразией – таковы его обязанность и долг. Великая обязанность и славный долг. Потому что номад превосходит оседлые народы по всем статьям – он всегда собран и мобилизован, пахарь расслаблен и медлителен, кочевник живёт свободой, мастеровой и земледелец – кабалой, номад дышит ветром, хлебороб и рабочий – печным дымом. Кочевник духа сверяет свою жизнь с небесной картой, ему указывают путь звёзды, а сидельцы земли – гвозди в гробах мира, они намертво вколочены в свою юдоль. Обживая пространство, номад присваивает его себе – таков принцип его бытия, поэтому нельзя помышлять о нём через представление о движении, не погрешив при этом против истины. Номад – тот, кто владеет миром. В этом смысле он недвижим, и в этом его отличие от мигранта/переселенца, который всего лишь беглец, покидающий местность, из которой выжаты соки жизни. Номад никуда не бежит, он не хочет бежать, потому что срастается с великим пространством, которым владеет, становясь с ним одним целым. Номад, кочевник духа – это энергетический пуп земли, её недвижимый двигатель.

Будучи русским по крови, бригад-майор, присвоивший себе пространство Евразии, знал, что русские безгранично талантливы во всём, пусть порой и находят себя в заёмной форме. Они блистательны в науках и искусствах, они непробиваемы в невежестве и самодовольны в серости, они упорны и изобретательны в труде, они бесподобны в мечтательной лени, они беззаветны в молитве и подвиге веры, они искусней чёрта в грехе и пороке, но всё же основное дело русских – война и строительство державы, ибо именно в этих сферах русские умеют, как никто, сносить удары судьбы. Буй-тур Глеб соответствовал величию своего предназначения и готов был противостоять грозящей его державе опасности, откуда бы ни явились тучи. На этот случай он одарён был Божьим знаком: в преддверии беды усы его становились солёными.

А вести и впрямь были тревожными. На Бухтарме кто-то изуверски сгубил русскую деревню, не пожалев ни людей, ни собак, ни скотину. И никаких концов. Отчего обросла тут же эта история всякого рода небывальщиной и слухами. Говорили про странные следы в лесах, про оголодавшее по случаю холодной и вьюжной зимы племя снежных дикарей, про вставшего от сна дракона Алтайских гор, про вылазку китайских диверсантов, про адовы врата, хранимые огненной и ледяной стражей, про полевые испытания выродков-солдат, скроенных из человеческого материала скальпелями секретных хирургов… Бригад-майор, впервые услыхав про выродков-солдат от техника-казаха, чьё левое ухо всегда было заткнуто воском, так как шайтан соблазняет людей, нашёптывая скверну именно в это отверстие, хохотал до судорог: зачем империи монстры Франкенштейна, когда у неё есть он, Буй-тур Глеб, и верные сыны – крылатые казаки, готовые разделать чёрта под орех?!

Потом – бессмысленная бойня на Кобдо у переправы. По просьбе русской стороны монголы пустили на осмотр места побоища имперских экспертов – картина жуткая, как и в деревне на Бухтарме. Неужто же и впрямь китайцы? Но ведь следов злодеев не нашли, а если и нашли – не объявили, чьи они, следы, смолчали. И кто тогда давил китайские заставы на перевале Улан-дабан и на Чёрном Иртыше в Джунгарии? Кто сорвал с небес Синьцзяна пассажирский самолёт, летевший в Красноярск из Урумчи? Там были русские, китайцы, уйгуры и даже группа путешествующих шведов. Все всмятку, в общий блин – костей не разобрать. О том, что самолёт был кем-то атакован, свидетельствовали перед обрывом связи выкрики пилотов, а также расшифровки записей из выкрашенных в мандариновый цвет чёрных ящиков. Однако вот опять же – кем? В жёлтых бюллетенях жёлтого Китая писали то о драконе неба, то о бесцеремонной провокации со стороны России, то об уйгурских карбонариях… Однако погранцов своих в ружьё подняли и стягивают уже войска в Синьцзян и в приграничье по Амуру. Оборотистыми и надменными сделались ханьцы, набрались снова шафранового духа – роют копытом землю, рвут удила. Но первой целью для Поднебесной, конечно, станет просторная Монголия. Кочевая Русская империя, само собой, придёт потомкам алтын-ханов на помощь… Тут и начнётся.