Книга В поисках утраченных предков - Дмитрий Каралис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Статья в «Киевлянине» подсказала мне две версии происходившего: либо процветал либерализм, либо взяточничество и покровительственность, именуемые в наше время блатом или коррупцией.
Судите сами.
«Вчера в Киевском военно-окружном суде под председательством генерал-майора Гиренкова … слушалось дело о сыне титулярного советника Василие Казанском, 22 лет, дворянине Дмитрии Пршибисове 19 лет; дворянине Александре Бузне 19 лет и дворянке Елене Мошинской 18 лет, обвиняемых — первые двое в составлении прокламаций, возбуждающих к бунту и неповиновению верховной власти и в распространении их и в расклеивании на столбах, вторые в переписывании прокламаций, зная цель их составления.
В 12 часов были введены в залу заседания подсудимые, на вид почти дети. Казанский смотрит солиднее других, он среднего роста, каштановые волосы, едва пробивающиеся борода и усы; Пршибисов — блондин, без усов и бороды, смотрит из-подлобья, выражение лица какое-то тупое, производит крайне неприятное впечатление, говорит в нос. Бузня — мальчик, бывший гимназист 7-го класса, сильный брюнет с чрезвычайно смуглым цветом лица. Мошинская не в арестантском платье, находится на свободе, одета весьма прилично, говорит едва слышно, держит себя скромно. Бузня грызет ногти и карандаш, причем отплевывается и вообще имеет такой вид, как бы все происходящее на суде его не касается. Казанский и Пршибисов, напротив того, пересмеиваются друг с другом, приходят в веселое настроение от некоторых мест заключительного акта, читающегося секретарем.
Из обвинительного акта оказывается, что Казанский воспитывался в Каменец-Подольской и Киевской гимназиях и служил по вольному найму в канцелярии подольского губернатора, Бузня, бывший ученик сначала Кишиневской, а в последствии Каменец-Подольской гимназии, откуда исключен из 7-го класса после арестования. Мошинская граматна, но в учебных заведениях не была».
(Сохранена орфография оригинала.)
Трое дворянских детей и один сын титулярного советника попались с прокламациями. Может, они начитались передовой демократической литературы, может, с детства были окружены обидами родителей на верховную власть, может, захотелось острых нигилистических ощущений… Но что интересно, один из подсудимых — Василий Казанский, 22 лет, служил в канцелярии губернатора, куда берут, надо думать, не с улицы, а по личной просьбе: «Дорогуша, Иван Иванович, возьмите моего наследника к себе в канцелярию, — звучит за ломберным столиком под шорох мелков и карт. — А то совсем, знаете ли, разленился. Пора его к служению Отечеству подвигать…»
— Ты представляешь, елки-зеленые, дед-революционер был дворянином! — с порога сообщаю жене. — Ваше высокородие, господин революционер-народоволец! Это, которые потом Александра II кокнули. Юноши с горящими глазами!
— Дворянином?
— Ну, да. Прокламации размножал-переписывал. При аресте ключ от шкафа проглотил, в котором прокламации хранились. Хотели сослать в Иркутскую губернию, но отделался месяцем тюрьмы.
— Поздравляю! — кивнула жена. — Теперь понятно, почему Максим в детском саду проглотил оторванную от моей сумочки пуговицу, когда я хотела его наказать.
— В прадеда. Такой же бунтарь и хитрован. Так что, будьте любезны, достаньте из серванта праздничную посуду, и впредь прошу железными вилками наш стол не сервировать.
— А может, прикажете еще пельмени на золотом блюде подавать?
— Это перебор! Благородный муж, как говорил Конфуций, не должен есть досыта и жить в роскоши!
— Нам это, как я понимаю, не грозит.
Это мне опять вспоминают потерю в заработке в семнадцать с половиной раз. Ну, было дело, надоело тупо зарабатывать деньги, бросил — сколько можно к этому возвращаться?
Чтобы как-то поднять упавшее после разговора о деньгах настроение, я позвонил сестрам. Сначала младшей.
— Ну, что, дворянская внучка! Поздравляю!
— Может быть, однофамильцы? — с испугом сказала Надежда, выслушав мои новости. — Почему же мы ничего не знали?
— А потому, что дворяне были чуждым социальным элементом! Неужели ты не знаешь! За это могли и сослать, и расстрелять. Вот родители и хранили в тайне…
— А что Вера говорит?
— Еще не звонил ей. Ты своего Саню обрадуй.
— Да ну! — надулась сестра, словно я сообщил ей не о дворянстве ее деда, а о том, что ее нашли в капусте. Не нравились ей мои архивные поиски, ой, не нравились. — Вот когда получишь документы, тогда и скажу… А так что: испорченный телефон получается… Ты Вере позвони.
Я позвонил.
— Да какие, к черту, дворяне! — недовольно заговорила старшая сестра. — Я же помню, как отец рассказывал, что дед был голь-шмоль перекатная. Когда он приехал в Тамбов, у него ни кола ни двора не было… Нашли дворянина… Сейчас все хотят быть дворянами!
— Все правильно, — сказал я. — Грубое легендирование про голь-шмоль перекатную, а на самом деле — дворяне.
— Да ну! — отмахнулась сестра. — Не бери в голову.
Уже за полночь, позевывая, составляю письмо в Государственный Архив Республики Украина. Ссылаясь на статью в «Киевлянине», прошу поискать материалы по делу о молодежной народовольческой группе в Каменец-Подольске, распространявшей листовки, «возбуждающие к бунту и неповиновению верховной власти».
Поэзия не в том, совсем не в том, что свет
Поэзией зовет. Она в моем наследстве.
Чем я богаче им, тем больше я — поэт.
Я говорю себе, почуяв темный след
Того, что пращур мой воспринял в древнем детстве:
— Нет в мире разных душ и времени в нем нет!
И. Бунин
Обстоятельства жизни моих предков стали стекаться в исследовательский невод, словно в нем подавал подманивающие сигналы некий ультразвуковой генератор. Возможно, моя душа излучала какие-нибудь флюиды, и молитвы за предков доходили до кого следует. Не знаю. Но улов пошел косяком.
Вскоре я получил письмо от двоюродного брата, доктора технических наук, Юры Хваленского из Обнинска. Еще недавно он директорствовал в секретном НИИ, занимался космической экологией, объездил весь мир, включая Экваториальную Африку, а теперь, достигнув пенсионного возраста, сдал должность и продолжал почти бесплатно тянуть упряжку своей научной темы, ездил на космодром в Плесецк и увлекался рыбалкой во все времена года.
Дед Бузни был у нас с ним общий — и ему родной, и мне родной, а наши ушедшие матери были родными сестрами, удивительной похожести и красоты.
Письмо было отправлено из Обнинска еще до моего разговора с Тамбовским историческим архивом. Двоюродный брат только въезжает в тему и ничего не знает об приоткрывшемся дворянстве деда.
Кроме общих похвал моему усердию в добывании генеалогического материала и обещаний помочь в распутывании любых историко-семейных клубков, Юра прислал ксерокопию из научного дневника деда, имеющую отношение к родовому поиску. Вот что записал наш предок в начале двадцатого века в тетрадь с черной коленкоровой обложкой:
